Гизборн -- это Гизборн, отсюда и все мои беды (с)
Продолжение...))
часть четвертая
Теперь дом де Вильнев напоминал крепость, готовую к осаде. Все двери на запоре, никто из слуг и носа не кажет на улицу, если приходили поставщики, то управляющий Хейворд рассчитывался с ними у ворот, под пристальным взглядом вооруженного солдата. На все вопросы был один ответ: «Проходи, не болтай!» Когда же появился посланец из замка, к нему вышел милорд Бюсси и вежливо пояснил, что тяжко захворала любимая служанка госпожи. Дабы не пустить заразу дальше, никого не принимают. Нет-нет, сама госпожа баронесса здорова, не стоит беспокоиться.
Но даже если бы кто-то из слуг и вышел за ворота, то мало что мог бы рассказать. В покои, где лежала больная, входили только Ипатий, госпожа и иногда Бюсси. Саму Гедду никто не видел, чем таким она больна, никто толком не знал. Шорник Джефри, которому от Гедды не раз доставалось за нерадивость, было заметил: «Сдохнет старая щука*, туда и дорога!», но тут же получил такую оплеуху от Ника, что больше охотников болтать на эту тему среди дворни не находилось.
На третий день этой странной болезни, к больной постучался Бюсси и попросил госпожу скорее выйти.
— Плохие новости, миледи. Один из слуг, тот, по прозвищу Сликер**, только что сбежал.
— Куда же он пошел, как вы думаете, мессир Ангерран? — Агнесса была скорее удивлена, чем встревожена, она всегда доверяла своим людям. Но тут вспомнила странный взгляд, которым Сэм обменялся с разбойником в лесу. Пожалуй, Бюсси прав, и есть повод для беспокойства.
Бюсси же был встревожен не на шутку:
— Этот чертов Сликер у нас недавно, он здешний. Поговаривали, что у него есть в городе девчонка, и я молю Бога, чтобы он просто соскучился по своей подружке. Хуже, если он связан с этими бандитами. Что-то мне не понравилось, как он перемигивался с ними в лесу, — мессир Ангерран раздраженно откинул со лба прядь смоляных, но уже изрядно прошитых сединой волос, — еще хуже, если он отправится в замок — награду за любого из шервудских разбойников недавно удвоили, а он прекрасно знает, кого Вы прячете. Я отправлю на его поиски своих людей.
Баронесса кивнула — что ж, выбора нет, нужно поскорее узнать, что задумал этот пройдоха. Сэма нашли быстро — двое солдат Бюсси заметили его в Гончарном переулке около базара и схватили в неприметном тупичке недалеко от дома баронессы. Когда Агнесса спустилась в помещение кордегардии, Бюсси уже начал допрос, и Сэм вытирал кровь с разбитого лица. В дверях стоял на страже побледневший Ник.
— Куда ты шлялся, говори, саксонская свинья! — гремел Бюсси, сопровождая вопрос увесистым пинком. Сжавшийся на грязном полу Сэм молчал.
— Говори сам, или я найду способ развязать тебе язык, собака! И тогда ты пожалеешь, что не сдох раньше!
— Я ничего плохого не хотел..— пробормотал Сликер,— надоело взаперти сидеть..
— Я спрашиваю, где ты был, тварь,— вновь заорал Бюсси и закатил ему подряд несколько крепких затрещин. Из разбитого носа Сэма хлестала кровь, один глаз совсем заплыл, но неожиданно слуга растянул в кривой ухмылке окровавленные губы:
— Где был, так это мое дело. Ничего я тебе не скажу.
В ответ Бюсси так ударил его под дых, что Сэм замертво растянулся на полу.
— Он и вправду ничего не скажет, — с раздражением сказал Бюсси, — эти чертовы саксы упрямы, как ослы. Пожалуй, лучше сразу повесить его, чтобы другим неповадно было.
Сэм застонал и попытался встать.
— Я сам повешу тебя, слышишь, ты, падаль? — мессир Ангерран сгреб слугу за порванный ворот грязной рубахи, — повешу, если не скажешь мне все!
— Воля ваша, — прохрипел в ответ Сэм.
Бюсси в бешенстве отшвырнул его на пол.
Агнесса осторожно подошла к лежащему без движения Сэму.
— Скажи мне, пройдоха, — тихо спросила она, — сколько Гисборн заплатил тебе?
Слуга повернул к ней окровавленное лицо.
— Бог мне свидетель, госпожа, — с трудом шевеля разбитыми губами, заговорил он, — я вас не предавал. Гисборн тут не при делах. А где я был — мое дело, скажу только, что вам от того никакого вреда не будет.
— Ты с этими разбойниками связался, так? — тут же вмешался Бюсси, — и говоришь, что не предавал?
Сэм медленно повернулся к нему:
— Где тебе понять, норманн… я родом-то из Локсли!
Бюсси и Агнесса переглянулись.
— У Робин Гуда здесь есть свой человек и ты ходил к нему? — спросила баронесса.
Сэм молчал.
— Хорошо, это не мое дело, — продолжала Агнесса, — но скажи, тебя никто не видел?
Слуга с сомнением покачал головой:
— Вроде Гисборн заметил на базаре, только я быстро смылся!
— Ч-черти б меня взяли! — прошипел Бюсси, — если он что-то заподозрит…
— Это Гай-лесничий-то? — с презрением отозвался Сэм,— ничего он не заподозрит, он больше миледи высматривал.
За это содержательное замечание Сэм тут же получил от Бюсси еще одну зуботычину.
— Хватит, мессир Ангерран! — остановила его Агнесса — на нем и так живого места нет!
— Что будем с ним делать? — Бюсси кивнул на сжавшегося на полу слугу.
— Посадите пока под замок, я пришлю к нему Ипатия, а потом решим, — Агнесса и правда не знала, что теперь делать. Держать в доме сообщника Робин Гуда — это уж слишком! Но и отпустить нельзя, так пусть пока посидит.
Этим вечером Назир, наконец, пришел в себя. Жар стал спадать еще утром, и Ипатий удовлетворенно хмыкнул, когда во время перевязки осматривал рану. Уже отзвонили к вечерней, и Агнесса поправляла на раненом покрывало, как почувствовала на себе его пристальный взгляд. Сарацин настороженно осматривался кругом, пытаясь понять, куда он попал.
— Машалла! Не тревожьтесь, сеид Назир, — как можно мягче сказала она,— вы среди друзей.
Раненый попытался привстать, но силы изменили ему, он прикрыл глаза и только прошептал:
— Пить!
Агнесса быстро поднесла к его губам кружку с целебным отваром, приготовленным Ипатием. Больной сделал несколько глотков и бессильно обмяк.
— Ничего, Κύριε έλεος, скоро оживет совсем, — довольно сказал подошедший Ипатий, — а тебе, моя госпожа, отдыхать надо.
— И вправду, миледи, шли бы вы к себе, — поддержала его Гедда, — я тут управлюсь.
Агнесса устало кивнула, но когда она пошла к дверям, Гедда вдруг схватила ее за руку и умоляющим голосом, как человек, решившийся, наконец, высказать давно мучавший его вопрос, проговорила:
— Козочка моя, уж вы сказали бы старой своей Гедде, чего такое затеяли, а?
— О чем ты, няня? — ласково ответила Агнесса, изо всех сил стараясь изобразить непонимание.
— Ох, да я ведь вижу, — встревожено продолжала Гедда, — неспроста все это: чего мы в Ноттингеме сидим? Зачем к мессиру Гуго отправились? Что вы опять задумали? Я и вперед говорила, и теперь скажу — держитесь вы подальше от этих де Рено, дурная у них кровь! Не зря говорят, что дед ихний душу дьяволу продал, и с тех пор всех, кто с ними свяжется, беда ждет. Богом прошу, миледи, вернемся домой!
— Опять ты придумываешь,— Агнесса с улыбкой погладила служанку по плечу. Но старая няня с сомнением покачала головой и промолчала.
Впервые за несколько дней баронесса поднялась в свою опочивальню. Это была самая роскошная комната в доме, на убранство которой хозяйка не поскупилась. Вся мебель — стол, несколько кресел, лавки, кровать и даже стрельчатые арки, поддерживающие потолок, была щедро украшена затейливой резьбой. Стены были увешаны шпалерами, коврами и драпировками из дорогих восточных тканей, на креслах лежали подушки, стол покрывала длинная камчатая скатерть. У стен громоздились сундуки, от огромных, почти неподъемных, до небольших ларцов. На отдельной полке стояло еще одно богатство баронессы — несколько книг в тяжелых кожаных переплетах. В камине гудело пламя, самое время прилечь и спокойно отдохнуть, но лицо Агнессы выражало тревогу и боль.
Она и сама не могла понять, что так ее гнетет. Неужели слова старой няни? Ну уж нет, Робер получит по заслугам, ничто и никто не помещает ей в этом — она и так слишком долго ждала! Но почему же так тяжело на душе именно сейчас, когда она так близка к своей цели? «Он больше миледи высматривал…» — прозвучал в ее ушах голос слуги, и Агнесса поняла, что так ее мучит. Гисборн! Не сможет она поступить с ним так, как когда-то поступили с ней самой, не сможет поманить сладкой надеждой, а потом бросить, точно ненужную ветошь. А ведь она всего лишь хотела подобраться к де Рено поближе.
— Не распускай нюни, Агнесс, — строго приказала она себе, — нечего его жалеть!
— Но твои счеты с Робером его не касаются, — тут же возразил какой-то другой внутренний голос, — незачем было его втягивать.
— А если я ошибаюсь? — подумала Агнесса, — с чего я вдруг решила, что что-то для него значу?
Но тут же вспомнила его страстные, сбивчивые слова: «Позвольте мне быть Вашим верным … вечным…», его взгляд — нет, сомнений не было.
Агнесса подошла к стене, на которой висело распятие и преклонила колени:
— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.***
Она перекрестилась, но тяжесть на душе не отступала.
— Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum…***
Привычные слова молитвы не приносили успокоения: «И что же теперь с ним делать? Ни знатности, ни богатства, одна только смазливая личина, — вспомнила она слова Гедды, — вот повеселились бы при дворе, если бы узнали, что гордячка де Вильнев связалась с безвестным рыцарем на жаловании у Ноттингемского шерифа!»
— Panem nostrum quotidianum da nobis hodie; et dimitte nobis debita nostra…
«А какое мне дело до того, что и кто скажет, если я его лю…»
Нет! Агнесса похолодела и испуганно замолчала. Нет, нет!! Она ведь поклялась, что больше никогда не допустит любовь в свое сердце, поклялась в ту страшную ночь, когда ее жизнь висела на волоске.
…et ne nos inducas in tentationem; sed libera nos a malo, — вновь горячо зашептала Агнесса, — аmen.
Все эти годы она твердо исполняла свою клятву — была верной и преданной женой, но видит Бог, разве любила она мужа по-настоящему? А после его смерти разве не тщетно добивались ее благосклонности сеньоры куда знатнее, и богаче, и красивее, чем этот горячий мальчишка? Так почему теперь при одном его взгляде она чувствует, что летит в какую-то бездонную пропасть? Чем он ее околдовал?
— Sub tuum praesidium confugimus, sancta Dei Genetrix: nostras deprecationes ne despicias in necessitatibu — в отчаянии взмолилась Агнесса, — sed a periculis cunctis libera nos semper, Virgo gloriosa et benedicta, — лихорадочно шептала она, — Domina nostra, mediatrix nostra, advocata nostra; tuo Filio nos reconsilia, tuo Filio nos commenda…***
И, не закончив молитвы, уронила голову на скрещенные руки. Если бы она могла заплакать!
Спустя десять дней, едва только раннее солнце показалось над кромкой леса, из ворот дома де Вильнев выехали четыре всадника. Возможно, утренний туман был причиной того, что все четверо были с головы до ног укутаны в широкие плащи с капюшонами. Быстро миновав спящие ноттингемские улочки, четверка углубилась в Шервудский лес.
Под сенью деревьев всадники скинули, наконец, душные капюшоны, и теперь их можно было узнать: впереди ехал Сликер, за ним, все еще нетвердо держась в седле, следовал Назир, а замыкали маленький отряд сама баронесса и Бюсси, чье нахмуренное лицо было чернее тучи. Госпожа поступает неосмотрительно, доверяя шервудским бандитам, одному богу известно, куда их заведет этот негодяй Сэм! Зря она не дала ему повесить этого пройдоху, а теперь еще и решила оставить его в услужении, видите ли, он может еще пригодиться. Бюсси поморщился, словно от зубной боли. Ничего, он теперь и глаз не спустит с этого молодца, а все-таки лучше бы ему болтаться в петле. И вовсе незачем было сопровождать этого чумазого сарацина в Шервуд, но миледи была непреклонна — она должна убедиться, что с ним по пути ничего не случится.
Лесная дорога пошла под уклон, спускаясь в сырую ложбину, и Назир что-то шепнул Сэму. Тот остановил коня и резко свистнул раз, потом другой. В ответ раздался похожий свист, и на дороге показался сначала Робин Гуд, а затем и вся его шайка.
Великан первым кинулся к Назиру, облапил его своими ручищами, рыча на весь лес: «Наз, дружище!!» Остальные обступили коня, сарацина тут же стащили с седла, и Агнесса не на шутку испугалась, что беднягу затискают до смерти.
Но улыбающийся Назир высвободился из дружеских объятий, подошел с баронессе и склонился в глубоком поклоне:
— Сейида Агнесс, отныне и до смерти — ваш верный слуга.
— Да пошлет вам всевышний долгую жизнь и избавит впредь от бед, сеид Назир, — с улыбкой ответила Агнесса.
— Иншалла, — еще ниже поклонился Назир.
Робин Гуд, с интересом наблюдавший со стороны этот цветистый обмен любезностями, тоже подошел к коню баронессы.
— Вы спасли нашего друга, миледи, я знаю, как сильно вы рисковали, — разбойник покосился на хмурого Бюсси, — и если мы чем-то можем вас отблагодарить…
— Когда-то я дала обет не оказывать в помощи тем, кому могу помочь, — ответила Агнесса,— мне ничего от тебя не нужно.
— Тогда знайте, что в Шервуде вы отныне желанный гость и всегда можете проезжать по лесу без опаски, — Робин отвесил изящный поклон, и Агнесса вновь подумала, что он ничуть не похож на простолюдина.
— А если моими спутниками будут шериф или Гисборн? — с усмешкой спросила она.
Робин оглянулся на своих друзей, стоявших поодаль, точно спрашивая их мнения, и, усмехнувшись в ответ, ответил:
— И в этом случае тоже. Только выбирайте спутников поосмотрительнее.
— Я подумаю. Прощай, разбойник,- и Агнесса развернула коня.
* Гедда от древнесканд. gedda - "щука"
** Slicker - пройдоха, ловкий обманщик
***Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. (лат.)
«Pater noster» («Отче наш», или «Молитва Господня»)
Отче наш, сущий на небесах!
да святится имя Твое...
хлеб наш насущный дай нам на сей день;
и прости нам долги наши...
и не введи нас в искушение,
но избавь нас от лукавого. Аминь.(лат.)
«Sub tuum præsidium» («Под твою защиту»)
Под Твою защиту прибегаем,
Святая Богородица!
Не презри молений наших в скорбях наших,
но от всех опасностей избавляй нас всегда,
Дева преславная и благословенная!
Владычица наша, Защитница наша, Заступница наша!
С Сыном Твоим примири нас.
пятая
О том, что служанка баронессы поправилась, и слуги вновь разгуливают по городу, Гисборну доложили к обеду. Он едва сдержался, чтобы тут же не отправиться с визитом, но вовремя спохватился. Терпение никогда не было его добродетелью, но в этом случае он подождет до завтра. В течение дня Гай несколько раз находил повод проехать мимо ее дома, и убедился, что челядь свободно снует в воротах туда-сюда. Правда, хозяйку он так и не увидел, но ничего, он подождет до завтра!
— Сэр Гай Гисборн! — и Гай, с бьющимся точно в лихорадке сердцем, вошел в зал ее дома. Агнесса уже шла ему навстречу. На баронессе было платье из тяжелого синего шелка, пожалуй, слишком роскошное для простого домашнего ужина, но тут Гисборн увидел, что за столом, кроме верного Бюсси, сидели другие гости. Трое мужчин в белых сюрко с алыми крестами. Тамплиеры. «Видимо те самые, что вчера прибыли в «Путь в Иерусалим»,— подумал он, — чтоб черти припекли их вместе со всем орденом и великим магистром в придачу, быстро же они нашли себе другой приют!»
Агнесса улыбнулась ему учтивой, но холодной улыбкой, пригласила за стол и представила своих гостей:
— Шевалье Жан де Блуа-Сансер! — Гаю чуть поклонился рыцарь лет тридцати. Все в его облике — горделивая манера держаться, тонкая ткань платья, холеная бородка, тщательно расчесанные каштановые кудри и висящий на поясе дорогой дамасский кинжал, говорили о знатности и богатстве. Правильные черты лица чуть портил немного скошенный подбородок, но в остальном его можно было назвать весьма видным мужчиной.
— Мессир Гийом Брентиньяр!
Крепкий угрюмый малый кивнул, не переставая жевать.
— Мессир Фиц фон Вилларс!
Этот был уже в годах, с проседью в рыжеватых волосах, круглолицый, полнокровный, даже тучный, и Гай тут же окрестил его про себя «боровом».
Ужин был в разгаре, слуги меняли яства, не скупясь подливали вино. Гисборна усадили между Брентиньяром и фон Вилларсом. Несмотря на кажущуюся угрюмость, Брентиньяр оказался свойским парнем — они с Гаем быстро нашли общий язык. Гисборн потолковал с ним и понял, что мессир Брентиньяр — бывший наемник, по каким-то своим причинам променявший вольную жизнь на плащ тамплиера.
Он глушил вино в количествах, делавших честь любому рыцарю храма, и, в конце концов, провозгласил излюбленный тост солдат удачи:
— За смерть, войну и за их брата — проклятого наемного солдата!
— Потише, брат Гийом, — тут же испуганно остановил его «боров», — брат Жан не любит подобных выходок.
— Да не боись, брат мой, — беспечно ответил Брентиньяр уже заплетающимся языком, и хлопнул фон Вилларса по плечу, от чего тот чуть не слетел с лавки, — нашему неженке Сансеру сейчас не до меня!
Гай взглянул на шевалье де Блуа-Сансер, и его точно окатило холодной водой. Тамплиер сидел так близко от Агнессы, что почти соприкасался с ней головой, и что-то рассказывал о своих родичах герцогах Бургундских, своем кузене Эде Третьем, об Акре, где скончался его отец… «Ах ты, напыщенный индюк! — в бешенстве подумал Гай, — спорю на что угодно, что половину ты врешь с чужих слов, а вторую половину просто выдумал. И сидишь с ней рядом с таким видом, точно тут тебе самое место!»
Агнессе же речи рыцаря казались весьма по нраву, как и взгляд его горячих карих глаз, который он не сводил с баронессы.
«А кому же самое место рядом с ней? — вдруг услышал Гисборн беспощадный внутренний голос рассудка, — родне герцогов Бургундских или тебе, слуге ноттингемского шерифа?»
Агнесса ласково поглядывала на мессира де Блуа сквозь опущенные густые ресницы, а в это время Тибо, менестрель баронессы, запел:
Боярышник листвой в саду поник,
Где дева с другом ловят каждый миг:
Вот-вот рожка раздастся первый клик.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил. . .
Ах, если б ночь господь навеки дал,
И милый мой меня не покидал,
И страж забыл свой утренний сигнал.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил…
Де Блуа точно нечаянно положил свою руку на руку хозяйки, а она сделала вид, что не замечает вольности красивого шевалье. Певец заливался соловьем:
Продолжим здесь свою игру, дружок,
Покуда с башни не запел рожок:
Ведь расставаться наступает срок.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил. . .
Как сладко с дуновеньем ветерка,
Струящимся сюда издалека,
Впивать дыханье милого дружка.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Красавица прелестна и мила
И нежною любовью расцвела.
Но, бедная, она невесела, —
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Гай с трудом отвел от них взгляд. Брентиньяр уже храпел, навалившись грудью на стол. «Слабоват ты для храмовника, приятель,» — ухмыльнулся, глядя на него, Гисборн и решил: он сейчас вернется в замок и напьется. Напьется так, чтобы ничего не помнить, а завтра ни о чем не думать, кроме как о гудящей головной боли. Может быть, тогда не будет так болеть сердце, в которое точно всадили раскаленный меч.
Люблю на жаворонка взлет
В лучах полуденных глядеть — затянул новую песню Тибо,
Все ввысь и ввысь — и вдруг падет,
Не в силах свой восторг стерпеть.
Ах, как завидую ему,
Когда гляжу под облака!
Как тесно сердцу моему,
Как эта грудь ему узка!
Любовь меня к себе зовет,
Но за мечтами не поспеть.
Я не познал любви щедрот,
Познать и не придется впредь…
Гисборн взглянул на Агнессу — она вышла из-за стола и что-то приказывала стоящей перед ней пожилой служанке. Та с сомнением качала головой, но госпожа сердито сдвинула брови, и прислужница хмуро кивнула. Пора было прощаться, но Гай не мог заставить себя уйти. Господь, пастырь мой, как он мог жить раньше, не видя этого нежного лица! Наконец, он встал и подошел к баронессе. Вежливые слова, холодный взгляд. «Я для нее пустое место,» — с горечью подумал он.
…надежда больше не блеснет,
Да, впрочем, и о чем жалеть!
Ведь Донна холодна, как лед.-
Не может сердце мне согреть…
«А на что ты надеялся?» — ехидно встрял тот же беспощадный голос.
Зачем узнал ее? К чему?
Одно скажу наверняка:
Теперь легко и смерть приму,
Коль так судьба моя тяжка!
Для Донны, знаю, все не в счет,
Сколь к ней любовью ни гореть.
Что ж, значит, время настает
В груди мне чувства запереть!
Холодность Донны перейму,
Лишь поклонюсь я ей слегка.
Пожитки уложу в суму —
И в путь! Дорога далека.
«Все ясно, — твердил себе Гисборн, выходя из зала, — по крайней мере, все теперь ясно!» Отчаяние тяжелой черной волной затопило душу, но вдруг кто-то цепко схватил его за рукав. Перед Гаем стояла та самая пожилая служанка.
— Чего тебе, женщина? - раздраженно спросил он.
— Не торопись, ваша милость, послушай, — быстро оглянувшись по сторонам, пробормотала старуха, — ты, как стемнеет, возвращайся. Только не к воротам, ты к западной стене подойди, тебя там ждать будут…
— Кто?!
— Придешь — узнаешь! — и старая ведьма исчезла в темноте.
— Сэр Гай Гисборн! — услышала Агнесса. Сердце сорвалось и забилось, точно пойманная в силок птица, но внешне ей вполне удалось себя сдержать — она продолжала улыбаться сидящему рядом шевалье де Сансеру, который, как снег на голову, свалился на нее этим вечером.
Что скрывать, она ждала Гисборна, не зря же вчера он весь день сновал мимо ее дома. Но вместо того ей доложили о прибытии трех рыцарей-храмовников. Одного из них, Жана де Блуа-Сансер, второго сына графа де Сансера, Агнесса знала еще в Пуатье несколько лет назад. И вот, пожалуйте, этот красавец, щеголь и ценитель женских прелестей теперь стал тамплиером! «Если он не изменился (а с чего бы ему меняться?) то частенько же придется шевалье Жану каяться в нарушении своих обетов», — подумала она.
Из сопровождавших его двоих братьев один явно был телохранителем — громила с пудовыми кулаками и туповатым квадратным лицом, а второго скорее можно было представить себе за прилавком в лавке менялы, чем в тамплиерской прецептории. Доблестные рыцари следовали в Лидс, и о цели их путешествия де Сансер говорил намеками, таинственно понизив голос. Впрочем, он всегда любил напустить тумана, стараясь придать себе больше веса. Но то, что шевалье Жан привез ей долгожданное письмо от этого старого лиса Луччиано ( а мессере Никколо кому попало свои бумаги не доверял) говорило о многом. «Храмовники ищут связи с ломбардцами, — решила Агнесса, — ордену нужны деньги. Не зря опять пошли слухи о новом крестовом походе».
За ужином баронесса с удовольствием слушала болтовню де Сансера об общих знакомых, жадно расспрашивала о новостях — она так давно не получала никаких известий с континента, но все её оживление вмиг прошло, стоило только услышать:
— Сэр Гай Гисборн!
И Агнесса решила: сегодня она даст ему понять, что между ними ничего нет и быть не может, и появление красавца тамплиера пришлось весьма кстати. «Это для его же пользы, — отчаянно пронеслось у нее в голове, — лучше Гисборну не вязаться в мои дела!»
Усадив нового гостя за стол, она изо всех сил начала кокетничать с мессиром Жаном, а он, почувствовав одобрение хозяйки, из кожи лез, стараясь ее очаровать.
Краем глаза Агнесса не переставая следила за Гисборном: вот он дружески хлопнул по плечу этого громилу Брентиньяра, вот они лихо осушили по доброму кубку вина; …о, конечно, мессир Жан, я была так огорчена известием о кончине вашей дражайшей тетушки, ее величества Адель Шампанской, французской королевы..; улыбайся, Агнесс, он смотрит на тебя! Так, еще нежнее, еще один призывный взгляд на этого болвана тамплиера, хоть бы ему провалиться!
Агнесса на миг перехватила взгляд Гая и испугалась — столько в этом взгляде было тоски и боли! Разве этого она добивалась? И чего же добилась — того, что ее собственное сердце точно сжимает ледяная рука? Где все ее благие намерения? «Какое мрачное у него стало лицо… Если он сейчас уйдет, я никогда себе не прощу, — лихорадочно подумала она, — я.. я люблю его!»
Жаркая волна захлестнула грудь Агнессы, и она встала из-за стола:
— Простите, мессир Жан, хозяйственные хлопоты…
И, не обращая больше внимания на обескураженного де Сансера, она отошла в строну и крикнула:
— Гедда!
Подошедшая служанка сразу учуяла неладное:
— Чего это вы раскраснелись так, моя козочка? И дрожите вся? Уж не лихорадку ли подхватили? Говорила ведь, нечего вечером у окон сидеть…
— Перестань, — нетерпеливо перебила ее Агнесса, — слушай, когда сэр Гай будет уходить, потихоньку останови его и скажи… скажи, чтобы когда стемнеет, он пришел к западной стене.. поняла?
В её спальне была потайная лестница, выходившая на глухую западную стену дома. Прежний владелец устроил ее на случай возможных непредвиденных обстоятельств.
— Чего это вы еще придумали! — взвилась было Гедда но натолкнувшись на стальной взгляд хозяйки тут же осеклась и только покачала головой.
— Иди! — не терпящим возражений тоном отпустила она служанку и посмотрела на своих гостей.
Гисборн быстро отвел от нее взгляд и хмуро хлебнул вино, Брентиньяра уже сморил пьяный сон, да и осовелый фон Вилларс клевал носом, и только де Сансер был вполне бодр и не сводил с нее жарких черных глаз. «Ничего, красавчик, у меня есть способ от тебя отделаться!» — подумала Агнесса и позвала:
— Ипатий!
И заговорщицки прошептала подошедшему слуге:
— Господину рыцарю завтра предстоит далекий путь, он должен отдохнуть и выспаться. Ты меня понял?
Иппатий кивнул и, прихрамывая, пошел к виночерпию Жозефу, а Агнесса улыбнулась мессиру Жану — от сонного порошка Ипатия ты, мой милый, захрапишь так, что дай Бог тебя к обеду добудиться!
Гисборн подошел прощаться, и Агнессе удалось выдержать холодный учтивый тон, каким знатная баронесса и должна говорить с ничтожным вассалом. Она видела, с каким отчаянным выражением лица он кинулся к выходу, как к нему подошла Гедда… Все, теперь отвернись, Агнесс, не смей смотреть в его сторону! Виночерпий как раз подливает вино шевалье Жану, выпей за здоровье своего гостя, теперь уже поздно что-то менять!
— Я надеюсь, мессир Бюсси, вы проследите, чтобы нашим гостям никто не мешал отдохнуть, сказала Агнесса, глядя на то, как слуги, пыхтя, вытаскивают из-за стола крепко уснувшего де Сансера. Двое других, чертыхаясь, пытались уложить Брентиньяра, который размахивал во сне руками и бормотал проклятия, и лишь толстяк фон Вилларс уже мирно храпел под лавкой. Оставив их на попечение Бюсси, Агнесса быстро поднялась к себе в спальню. Гедда вошла следом. Старая няня молчала, но это молчание было красноречивее любых слов.
— Что, опять скажешь — ни знатности, ни богатства? — упрямо посмотрев на служанку, спросила Агнесса.
— Скажу, как же Вы на вашу матушку похожи, на мою бедную госпожу Уолшелину! — вдруг ответила Гедда, — - В вашем роду у всех женщин такие неистовые сердца — дочери Фрейи! Если что решили, хоть небо на землю упади, а вы по-своему сделаете. Где ж тут вам втолкуешь… Давайте расшнуроваться помогу. Или пойти свечей принести, темень такая?
— Не надо, иди… — от слов служанки у Агнессы сжалось горло, — уходи!
Гедда покорно вышла. Дочери Фрейи… Когда она была маленькой, Гедда часто рассказывала ей легенду о том, как один из ее далеких предков добился любви Герсими, дочери прекрасной богини Фрейи, оттого-то все женщины их рода и славятся своей красотой. Агнессе это очень льстило, и она не понимала, почему няня грустно вздыхает, когда рассказывает эту сказку. Гедда объяснила ей это, когда она повзрослела — не смотря на красоту, Фрейя так и не обрела счастья, потеряв возлюбленного, которого вечно оплакивала своими золотыми слезами.
Агнесса взглянула в небольшое зеркало — в гладком полированном металле отразилось белое, как мел, лицо, широко открытые перепуганные глаза. «Да что это со мной? Схожу с ума, как девчонка! — подумала она. — А если он не придет?»
Она прижала руки к лицу. Щеки горели, точно в огне, а пальцы были ледяными. Нужно бы согреть их у камина, но едва Агнесса поднесла ладони к затухающему огню, как услышала тяжелые шаги на потайной лестнице, и у нее перехватило дыхание. Шаги приблизились к ее опочивальне, замерли, и висящая на стене шпалера резко отлетела в сторону, пропуская входящего в комнату человека.
Темные ноттингемские улицы были пусты, лишь в харчевне на окраине слышался пьяный смех, ругань и женский визг. В сумраке короткой летней ночи был ясно виден свет факела, что горел у задней стены дома баронессы. Старая служанка не обманула — Гисборна действительно ждали.
Увидев подъезжающего рыцаря, с земли вскочил задремавший слуга. Низко поклонившись, он, не говоря ни слова, подошел к неприметной двери в толще стены, бесшумно приоткрыл ее и вставил в кольцо горящий факел, который осветил узкую, резко уходящую вверх лестницу.
Гай спешился, и слуга ловко подхватил брошенный им повод. Гисборн помедлил одно мгновение и решительно шагнул вперед. Слуга также бесшумно закрыл за ним дверь. Лестница была крутая, но короткая, и Гай быстро увидел выход, который был занавешен то ли ковром, то ли шпалерой. Он остановился и прислушался, но снаружи не доносилось ни звука.
«Какого черта!» — раздраженно подумал Гай, резко откинул занавесь и вошел. Он оказался в большой комнате, освещенной лишь затухающим огнем камина. Разбросанные на полу болотные ирисы источали сладкий, чуть приторный аромат, в полутьме была видна пышная кровать под богатым пологом, казалось, что комната была пуста, но тут Гисборн почувствовал на себе чей-то взгляд.
Он быстро обернулся и увидел у камина Агнессу. Она протянула к нему руки, и Гай бросился к той, что отныне стала радостью и болью его жизни. И когда его губы слились с ее губами в поцелуе, весь остальной мир для этих двоих перестал существовать.
дальше
Несколько дней спустя
— А-а, чтоб тебя,— Скарлет звонко хлопнул себя по шее, прибив очередного комара.
— Тише ты! От тебя шум на весь лес,— шикнул на него Джон.
— Тебе хорошо — у тебя шкура дубленая, не прокусишь,— огрызнулся Уилл,— говорил я тебе, надо было подальше от ручья отойти, тут комарье загрызет!
— Ничего ты мне не говорил!
— Говорил, только ты не слушал. Ты никогда не слушаешь!
Они как обычно беззлобно переругивались, сидя в ветвях огромного дерева на опушке леса и наблюдая за пустынной в этот час дорогой. Солнце медленно клонилось к закату.
Вдруг Джон напрягся:
— Кто-то скачет. Несется как ошпаренный!
Скарлет прищурил свои дальнозоркие глаза:
— А-а, это наша приятельница баронесса. Чего это она одна вздумала разъезжать? Хотя постой-ка, ее кто-то догоняет… Херном клянусь, это Гисборн! — глаза Скарлета тут же загорелись лютой злобой,— Ну, уж сегодня-то ты от меня не уйдешь!
Уилл натянул лук, но Джон схватил его за руку.
— Погоди…
— Брось, Джон, это же Гисборн!
— Посмотри!
Баронесса придержала коня, и теперь оба всадника ехали рядом, направляясь к раскидистому старому дубу, росшему совсем недалеко от того места, где притаились разбойники. В тени дерева Гисборн быстро спешился и подхватил под руки Агнессу, помогая ей спуститься. Она что-то весело сказала, Гай рассмеялся и, прижав ее к себе, поцеловал.
— Ты видел!? — спросил Джон.
Уилл только и смог, что ошарашено кивнуть.
— Нет, ты только погляди, — продолжал Джон, глядя на баронессу и Гисборна, — глазам своим не верю — прилипла к нему, точно смола. Чего такая добрая и пригожая леди нашла в этом олухе?
Гисборн, не отпуская объятий, что-то говорил Агнессе, а она не сводила с него глаз. Потом доверчиво прижалась к его плечу головой, и Гай бережно прикрыл ее полой своего плаща.
— Прям голубки! — Скарлет зло сплюнул.
— Ладно, Уилл, пойдем, — отозвался Малютка Джон, — надо Робину рассказать.
— Точно,— Уилл яростно почесал шею, — да и дело-то к ужину!
Бесшумно, точно тени, они соскользнули с дерева и растаяли в зелени Шервудского леса.
Следующие дни стали серьезным испытанием для слуг баронессы. Раньше Агнесса не особенно входила в хозяйственные мелочи, предоставляя следить за всем Гедде, но теперь ее словно подменили, и ближе к вечеру в доме начиналась такая суета, точно ожидался визит монаршей особы.
Служанкам без устали приходилось натирать мебель восковой мастикой, проветривать и перестилать постели, до блеска начищать подсвечники и посуду и менять скатерти; каждый день слуги отправлялись к болотистым берегам реки и возвращались с охапками ирисов и лютиков, которые потом разбрасывали по полу в зале и в спальне госпожи.
Бедняге Ипатию целыми днями приходилось корпеть над изготовлением всяческих средств для придания белизны коже и блеска волосам. « И что за бес в нее вселился, — удивленно размышлял он, старательно растирая мед с воском и добавляя в смесь сок луковиц белой лилии, — то одно подай, то другое! Вчера пол-лавки снадобий у этого старого мошенника Елеазара скупила, Гедда едва чувств не лишилась, узнав, сколько она потратила, а госпоже хоть бы что!»
Хозяйка сорила деньгами, не считая — с барышом оказались и продавец пряностей, и торговец тканями, и мясник, и ювелир, и поставщик вина.
Но, несмотря на всю эту суматоху, никто из челяди не мог сердиться на свою госпожу — такой радостной была она все эти дни. Глядя на ее сияющее лицо, люди улыбались в ответ и спешили выполнить приказы.
Лишь Гедда, в десятый раз перебирая по приказу Агнессы ее гардероб, могла позволить себе тихонько поворчать:
— Как будто кое-кому есть дело, какое там на Вас платье надето. Я так полагаю, это кое-кому без разницы — он и так счастливый, что щегол весной! Ему бы лучше, если вообще без платья!
Агнесса в ответ беспечно расхохоталась и бросилась обнимать старую няньку.
Счастливый… Раньше Гай и не задумывался — а был ли он когда-нибудь счастлив? Уж не в доме же отчима — родным домом его назвать язык не повернется, или в бытность свою пажом, а потом оруженосцем, впрочем, тогда ему жилось неплохо, а получаемые тычки и затрещины казались просто лаской по сравнению с тем, что доставались ему от старика Гисборна, но назвать это счастливым временем?Или потом, когда он начал служить братьям де Рено?
Но он навсегда то запомнил утро, когда впервые почувствовал себя счастливым по-настоящему — вернувшись от Агнессы и стоя у окна своей спальни, он с наслаждением вдыхал прохладный воздух, напоенный ароматами пробуждающихся полей и леса, и с удивлением думал, что раньше никогда не замечал, как красивы зеленые луга, над которыми стелется утренний туман и какое синее, безоблачно синее сегодня над Ноттингемом небо.
Для ноттингемского гарнизона наступили добрые времена: милорд Гисборн бросил привычку орать по делу и не по делу и чуть что хвататься за кулаки. Солдаты догадывались о причине его ночных отлучек, но предпочитали помалкивать — от добра добра не ищут.
Гисборну же все происходящее иногда казалось волшебным сном, и он с ужасом думал: вдруг сейчас он откроет глаза, и все будет по-прежнему; но в тот же миг ему вспоминались минувшие ночи, неистовые ласки, горячий шепот: «Я так люблю тебя!», и его наполняло чувство обжигающей нежности.
Да что он видел до встречи с Агнесс? Чумазых крестьянок, служанок из замка, от которых вечно воняло кухонным чадом? Трактирных потаскух, изображающих страсть, лишь бы содрать побольше за свои услуги? Сара? При воспоминании о ней он испытывал теперь лишь смешанное со смущением удивление — и что он тогда нашел в этой девчонке? Не дай Боже, Агнесс когда-нибудь узнает о той глупой истории.
Агнесса сводила его с ума, для нее он был готов на все, и однажды ночью, после бурной любовной схватки, вдруг попросил:
— Прикажи мне что-нибудь!
— Что?— не поняла она.
— Прикажи мне что-нибудь сделать для тебя!
Агнесс взглянула в его бесшабашные мальчишеские глаза и поняла, что он и правда выполнит все, что она скажет. И прикажи она достать луну с неба — луна этим вечером не взойдет над Ноттингемом, прикажи она расправиться с шерифом, аббатом… да даже с самим королем — и их жизни не будут стоить ломаного гроша. Какой же он глупый и смешной!
Она порывисто прильнула к нему и вновь почувствовала под своей рукой шрам на спине — след старой раны. Вздрогнув, она умоляюще прошептала:
— Ты должен быть осторожнее! Ради меня, ради нас!
Одна только мысль о том, что с ним может что-нибудь случиться, доводила ее до умопомрачения. Он рискует жизнью каждый день, если бы только она могла его защитить…
И тут она вспомнила! Вскочив с постели под удивленным взглядом Гисборна, она подбежала к стоящему у стены сундуку и достала из него небольшой ларец. Быстро юркнув обратно под расшитое парчовое, подбитое мехом одеяло, она вынула из него тонкую серебряную цепочку, на которой висел овальный диск. На диске была какая-то надпись, кажется на латыни, и изображение женской фигуры.
— Это образ святой Агнессы, — прошептала она и надела цепочку на шею Гаю, — она защитит тебя. Он освящен в Риме, там, где святая похоронена. Не снимай его никогда!
Гисборн в ответ страстно обнял ее. Что за удивительная женщина!
Шериф вернулся неожиданно. Он въехал в ворота замка вместе с аббатом Хьюго, придирчиво глядя по сторонам. Увидев изумленного помощника, де Рено ехидно проронил: «А-а, Гисборн! Я почти что начал скучать без вас»!
«А вот я без тебя — нисколько, вонючий хорек!» — подумал Гай, кланяясь милорду.
Впрочем, настроение у шерифа было вполне благодушное. Вечером за ужином он небрежно выслушал отчет Гая о текущих делах, которые, казалось, не очень-то его интересовали.
Хьюго заявил, что завтра намерен навестить баронессу де Вильнев, и Роберт тут же решил составить ему компанию.
— Говорят, она просто образец добродетели: исцеляет больных, питает сирых и убогих, — сказал шериф со своей мерзкой ухмылочкой, — это такая редкость в наше время!
— Не стоит шутить над этим, братец!— неожиданно вступился аббат,— леди Агнесса — пример истинного благочестия!
— Да будет тебе, Хьюго, — лениво ответил Роберт, отпивая из кубка,— что-то мне с трудом верится в это ее «истинное благочестие»… Надеюсь, завтра она угостит нас приличным вином, не то, что эта кислятина! Гисборн, вы что, вылакали все доброе вино в моем подвале? Ну, не дуйтесь, шучу, шучу…Вы уходите?
— Мне нужно проверить посты, милорд, — ответил Гай, уже давно придумавший подходящий предлог, чтобы сбежать.
— Вот тебе, братец, еще один пример истинного служебного рвения,— насмешливо процедил шериф, — что это случилось с Ноттингемом в мое отсутствие? Похоже, здесь все, кроме меня, стали добрыми христианами.
— Ты богохульствуешь, Роберт!— взвился аббат,— ты всегда был безбожным богохульником!
— Заткнись, святоша!
Не слушая дальнейшую перепалку братьев, Гай торопливо вышел из зала.
читать дальше
Узнав от Гая о возвращении де Рено, Агнесса встревожено взглянула на него:
— Теперь нам придется быть осторожнее?
— Осторожнее? Да плевал я на него! — ответил Гисборн и с досадой саданул кулаком по столу, — плевал, слышишь? Больше я ему не слуга, пусть поищет другого, с меня хватит!
— Ты хочешь уйти от шерифа?
— А что тут такого? Завтра же скажу этой лупоглазой жабе, что ухожу. Найду другое место, или вернусь в мэнор…
Гай осекся, перевел дух и выпалил:
— Если я уйду от него, ты выйдешь за меня? То есть замуж?
Господи, как неуклюже получилось, но он все-таки сказал ей это!
— Ты выйдешь за меня? — он настороженно замер, не сводя с нее глаз.
Агнесса подняла на него взгляд: неужели он сомневается в ее ответе?
— Да! – шепнула она и громче добавила — да, да! — и Гисборн прижал ее к себе.
Он обнимал ее все крепче и шептал: «Обвенчаемся поскорее… завтра же…», но тут тревожное чувство кольнуло сердце Агнессы, и она вернулась с небес на землю — пока ее дело не доведено до конца, об этом придется забыть.
Она мягко отстранилась от своего новоявленного жениха и покачала головой:
— Нет!
— Нет? — переспросил Гай, и при этом у него был такой растерянный и обескураженный вид, что Агнесса тут же обругала себя бессердечной дурой. И почему, собственно, нет? Разве она себе не вольна?
— Обвенчаемся, конечно, обвенчаемся,— торопливо уверила она его, — но пожалуйста, не уходи сейчас от шерифа, подожди всего несколько дней!
«Сегодня же напишу Луччиано обо всем, что узнала, — подумала Агнесса, — Сликер говорил, что у него скоро будут важные новости. Мессере Никколо сообщит обо всем милорду де Бургу, и больше все эти дела меня не касаются.»
Все-таки хорошо, что она не прогнала тогда Сэма — этого парня не зря прозвали пройдохой и без него она вряд ли смогла бы узнать подробности о темных делах ноттитгемского шерифа.
«Нужно лишь подождать несколько дней, может быть, неделю. Только бы за это время Робер ни о чем не догадался, а потом мы уедем и … Как сказал Гай? Плевать на де Рено!»
— Ты что-то скрываешь от меня? — настороженно спросил Гисборн.
— Я все тебе расскажу, только потом, — она откинула с его нахмуренного лба непокорную светлую прядь, — Сейчас я не могу, от этого зависят другие люди…
«В чем таком она замешана?» — с тревогой подумал Гай, но посмотрев в ее лицо понял, что спрашивать об этом сейчас бесполезно.
На следующий день к воротам дома баронессы де Вильнев подъехала блестящая кавалькада: милорд шериф и милорд аббат, в сопровождении сэра Гая Гисборна и нескольких солдат.
Оба знатных лорда, казалось, превзошли самих себя в щегольстве — аббат Хьюго унизал перстнями все пальцы, и, если было бы можно, охотно напялил на каждый палец и по два кольца; поверх бархатной сутаны сияло изукрашенное камнями золотое распятие и, на взгляд Гисборна, смиренный служитель Божий более всего походил на разряженный майский шест.
Шериф не уступал брату — его роскошный парчовый наряд украшало золотое шитье, свежевыбритое лицо так и светилось важностью и самодовольством, и даже конь милорда щеголял посеребренной упряжью и шелковой уздечкой с вплетенными золотыми нитями.
Но, увидев идущую навстречу хозяйку дома, братья де Рено, как по команде, разинули рты — были ли виной тому средства Иппатия или что иное, только баронесса была сегодня ослепительно хороша. «Уставились, точно два сыча», — с усмешкой подумал Гай.
Агнесса безупречно исполняла роль любезной хозяйки, пригласив гостей за богато накрытый стол, ее голос не умолкал, уговаривая отведать блюда, которые несли к столу слуги — прошу вас, милорды, вот рыба в имбирной подливке, или предпочитаете кур в миндальном молоке? А может быть, копченого свиного окорока? Да, сегодня мои повара постарались.
Вина подавались отменные, и шериф не замедлил отдать им должное. Разгоряченные вином и приятной беседой, оба гостя наперебой стремились завладеть вниманием очаровательной хозяйки, а Гай для отвода глаз хмуро пялился на служанок. Проследив за его взглядом, шериф презрительно бросил сквозь зубы: «Вы неисправимы, Гисборн!», отхлебнул ярко-рубинового арбуазского вина и отвернулся к Агнессе.
Хьюго вдруг обратился к баронессе:
— Могу я попросить Вас спеть что-нибудь для нас? Я так давно не слышал вашего голоса!
«Где это ты его слышал раньше?» — удивленно подумал Гисборн, а Агнесса, мило улыбнувшись, сделала знак Тибо, и менестрель с поклоном протянул ей гитерн.
Она заиграла, и Гай узнал эту старую песню — «Жалоба белой лани», грустная история о молодом охотнике Рено, убившем в лесу лань, не подозревая, что это его заколдованная сестра.
По лесу мать и дочь в вечерний час гуляют.
Мать весело поет, а дочь идет, вздыхает.
Скажи мне, дочь моя, о чем ты все тоскуешь?
Есть горе у меня, о нем никто не знает,— зазвучал нежный голос Агнессы.
Гисборн смотрел на аббата, не веря своим глазам — он знал милорда Хьюго не первый год, но ни разу не видел, что бы тот улыбался. Презрительно ухмылялся — это было, ехидно скалился — да сколько угодно, но сейчас на лице Хьюго была грустная, тихая улыбка — так улыбаются самым дорогим воспоминаниям.
Едва наступит ночь, я ланью белой стану,
И до утра за мной охотятся бароны!
А впереди их всех Рено, мой брат любимый,
Останови его, останови скорее!
Скажи, Рено, сын мой, где все твои борзые?
Борзые все в лесу, бегут за белой ланью!
Зови собак назад, останови охоту,
Помедли до зари, до раннего рассвета!
Гай перевел взгляд на шерифа. Вот кому было не до улыбок — у Роберта был вид человека, которого пытают на медленном огне. Казалось, что каждый куплет незатейливой песни жжет его, точно раскаленным железом. Какого дьявола, что могло так его поразить?
Вот медная труба два раза протрубила,
Пропела третий раз, лань белую поймали
Ей ловчий в грудь кинжал вонзил по рукоятку,
Зарезал он ее для праздничного пира.
Скорее, все сюда! На чудо полюбуйтесь!
Лань с золотой косой и синими глазами!
Вот музыка гремит, волнуются знамена,
Спешат на славный пир веселые бароны.
Но где сестра моя, певунья Маргарита?
Давно я на пиру, Рено, о мой любимый,
— начала последний куплет Агнесса.
На блюде голова, ручьями кровь струится,
А сердце мое псы голодные терзают!
Баронесса взяла последний аккорд, аббат рассыпался в похвалах, шериф же еле выдавил: «Восхитительно…», но было ясно, что ему никак не до восхищения.
«Вот уж не догадывался, что мы такие чувствительные, — удивленно подумал Гай, глядя на побледневшее начальство — что-то тут не так!»
Что-то было не так, он чувствовал это, а своему чутью Роберт де Рено привык доверять.
Казалось, все было в полном порядке: никаких особых происшествий, кроме мелких краж да пьяной поножовщины, и даже зловредные шервудские разбойники как-то притихли, но с самого дня возвращения в Ноттингем его не оставляло сосущее чувство тревоги.
Может быть, виноват был его чертов помощничек, который в последнее время невероятно раздражал шерифа. Если раньше одного его окрика хватало, чтобы этот молодой дуралей вскакивал, как ужаленный, то теперь, услышав обычное «Ги-и-сбо-о-рн!», он даже не повернулся. И только после того, как де Рено едва не в лицо ему заорал: «Гисборн, ты что, оглох?», удивленно вскинул белесые брови: «Вы что-то сказали, милорд?» На всякий случай, шериф не отпускал его от себя ни на шаг, и с удовольствием наблюдал, как с каждым днем мрачнеет его смазливая физиономия.
Через несколько дней де Рено окончательно управился с делами и решил отдохнуть в свое удовольствие, выехав на соколиную охоту.
«Не возражайте, Гисборн, завтра Вы едите со мной,» — заявил он, удовлетворенно глядя на злого, как черт, Гая.
Но погода начала портиться, утром поднялся ветер, пошел дождь, и охоту пришлось отменить. С досады шериф перебрал за обедом с вином и отправился спать задолго до вечера. Проспал он, впрочем, недолго и проснулся в отвратительном настроении.
Но если Господь и создал для чего-то таких идиотов, как Гисборн, то именно для того, чтобы было на ком сорвать злость! Спустившись в зал замка, Роберт велел подать вина и немедленно позвать сэра Гая. Слуги засуетились, но толку не было — Гисборна нигде не могли найти.
Слушая испуганное бормотание челяди, что, мол, милорд вот только-только был здесь, а где он сейчас они не знают, де Рено начал терять терпение.
— Позовите капитана стражи! — рявкнул шериф, и когда тот явился, налетел на него:
— Ты знаешь, где сейчас твой начальник?
Капитан отрицательно помотал головой:
— Не знаю, милорд. Но могу предположить…
— Предположить? — ехидно переспросил шериф, — это не трудно — хлещет эль и лапает девок в ближайшей харчевне, так?
— Нет, милорд!
Что-то в его тоне насторожило шерифа:
— Так где же он?
— Я думаю, там же, где всегда в последнее время … у миледи де Вильнев.
— Что-о-о?!
Де Рено завопил так, что даже привычный ко всему капитан в испуге отшатнулся и пробормотал:
— Об этом весь Ноттингем знает...
Вот как? Весь город знает, и только он, шериф, точно слепой щенок, не имеет представления, где прохлаждается этот… этот..
— Поднимай своих людей! — в бешенстве заорал Роберт на капитана, — быстро!
Ну, Агнесса, если это правда — ты мне еще ответишь!
15 лет назад. Ружмонтье, Нормандия
Дневная жара уже начала спадать, и длинные тени от изгороди и растущих за ней деревьев фруктового сада протянулись поперек пыльного проселка. Вечернюю тишину вдруг нарушил сухой треск, за ним последовали проклятья, произнесенные ломким мальчишеским голосом и веселый смех — нескладный долговязый подросток, свернувший к саду с дороги, задел сложенные у изгороди деревянные жерди и они с шумом рассыпались вокруг, вызвав смех его спутницы, на вид его ровесницы.
— Какой ты растяпа, Гуго, — сквозь смех сказала она.
— Чертовы палки, — рассержено пробормотал Гуго.
Они вошли в сад через маленькую калитку и расположились у старого сарая, к стене которого была прислонена лестница. Девушка опустилась на землю, разложив на коленях охапку принесенных с собой полевых цветов, а ее спутник присел на нижнюю ступеньку.
— Если отец Бенедикт пожалуется сегодня господину барону, что ты удрал, тебя точно высекут, — уже серьезно сказала она.
— Пускай, — безразлично ответил он, — все лучше, чем потерять целый день, зубря латынь с этим старым занудой.
Девушка сплетала между собой цветочные стебли в венок и то и дело прикладывала его к своим русым волосам.
— Но тебе все равно придется ее учить — ты же будешь священником.
Гуго недовольно поморщился.
— У меня еще полно времени, Агнесс. Отец не отправит меня в Руан раньше следующей осени. Смотри-ка, Робер возвращается.
Девушка тут же поднялась с земли и, потеснив Гуго, быстро поднялась на несколько ступенек вверх, не сводя глаз с дороги, по которой ехали несколько всадников. Впереди всех был невысокий, ладный темноволосый юноша лет шестнадцати-семнадцати. Надменный взгляд его карих глаз равнодушно скользнул по стоящим за изгородью подросткам, и он отвернулся. Оживление на лице Агнесс погасло. Проводив всадников взглядом, она спустилась вниз и вновь взялась за цветы.
— Почему ты никогда не ездишь с братом на охоту, Гуго?
— Вот еще! — возмущенно фыркнул тот в ответ — терпеть не могу это дурацкое занятие.
— А я знаю, почему. Ты просто трусишь, боишься, что опять вылетишь из седла.
— Ничего я трушу!
— Трусишь, трусишь! А если нет, попроси Робера в следующий раз взять нас с собой.
Гуго насмешливо взглянул на нее:
— Думаешь, ты самая хитрая, да? Меня-то он возьмет, а тебя и не подумает, он терпеть не может девчонок!
— А как же Мари, дочь мессира де Солиньи? На той неделе она охотилась с господином бароном и Робером.
— А знаешь, что Робер потом сказал про нее?
— Что?
— Что она плаксивая дура, вот что!
По лицу Агнесс скользнула довольная улыбка.
— Хочешь, я тебе расскажу про Робера один секрет? — Гуго наклонился к ней, всем своим видом выражая высшую степень таинственности, — только обещай никому не говорить.
Агнесса с готовностью кивнула.
— Он хочет уехать в Англию. Говорит, что здесь ему ничего не светит, а там он может запросто стать большим вельможей и загрести кучу денег! — торжественно объявил Гуго.
— Робер хочет уехать? — растерянно переспросила Агнесс.
Гуго презрительно скривился:
— Хочет, только никуда он не уедет. Отец ни за что не согласится.
Агнесс отложила так и не сплетенный венок в сторону и поднялась с земли:
— Пойдем. Тебе лучше не сердить сейчас господина барона, опоздав к ужину.
И когда Гуго отвернулся, она украдкой вздохнула.
часть четвертая
Теперь дом де Вильнев напоминал крепость, готовую к осаде. Все двери на запоре, никто из слуг и носа не кажет на улицу, если приходили поставщики, то управляющий Хейворд рассчитывался с ними у ворот, под пристальным взглядом вооруженного солдата. На все вопросы был один ответ: «Проходи, не болтай!» Когда же появился посланец из замка, к нему вышел милорд Бюсси и вежливо пояснил, что тяжко захворала любимая служанка госпожи. Дабы не пустить заразу дальше, никого не принимают. Нет-нет, сама госпожа баронесса здорова, не стоит беспокоиться.
Но даже если бы кто-то из слуг и вышел за ворота, то мало что мог бы рассказать. В покои, где лежала больная, входили только Ипатий, госпожа и иногда Бюсси. Саму Гедду никто не видел, чем таким она больна, никто толком не знал. Шорник Джефри, которому от Гедды не раз доставалось за нерадивость, было заметил: «Сдохнет старая щука*, туда и дорога!», но тут же получил такую оплеуху от Ника, что больше охотников болтать на эту тему среди дворни не находилось.
На третий день этой странной болезни, к больной постучался Бюсси и попросил госпожу скорее выйти.
— Плохие новости, миледи. Один из слуг, тот, по прозвищу Сликер**, только что сбежал.
— Куда же он пошел, как вы думаете, мессир Ангерран? — Агнесса была скорее удивлена, чем встревожена, она всегда доверяла своим людям. Но тут вспомнила странный взгляд, которым Сэм обменялся с разбойником в лесу. Пожалуй, Бюсси прав, и есть повод для беспокойства.
Бюсси же был встревожен не на шутку:
— Этот чертов Сликер у нас недавно, он здешний. Поговаривали, что у него есть в городе девчонка, и я молю Бога, чтобы он просто соскучился по своей подружке. Хуже, если он связан с этими бандитами. Что-то мне не понравилось, как он перемигивался с ними в лесу, — мессир Ангерран раздраженно откинул со лба прядь смоляных, но уже изрядно прошитых сединой волос, — еще хуже, если он отправится в замок — награду за любого из шервудских разбойников недавно удвоили, а он прекрасно знает, кого Вы прячете. Я отправлю на его поиски своих людей.
Баронесса кивнула — что ж, выбора нет, нужно поскорее узнать, что задумал этот пройдоха. Сэма нашли быстро — двое солдат Бюсси заметили его в Гончарном переулке около базара и схватили в неприметном тупичке недалеко от дома баронессы. Когда Агнесса спустилась в помещение кордегардии, Бюсси уже начал допрос, и Сэм вытирал кровь с разбитого лица. В дверях стоял на страже побледневший Ник.
— Куда ты шлялся, говори, саксонская свинья! — гремел Бюсси, сопровождая вопрос увесистым пинком. Сжавшийся на грязном полу Сэм молчал.
— Говори сам, или я найду способ развязать тебе язык, собака! И тогда ты пожалеешь, что не сдох раньше!
— Я ничего плохого не хотел..— пробормотал Сликер,— надоело взаперти сидеть..
— Я спрашиваю, где ты был, тварь,— вновь заорал Бюсси и закатил ему подряд несколько крепких затрещин. Из разбитого носа Сэма хлестала кровь, один глаз совсем заплыл, но неожиданно слуга растянул в кривой ухмылке окровавленные губы:
— Где был, так это мое дело. Ничего я тебе не скажу.
В ответ Бюсси так ударил его под дых, что Сэм замертво растянулся на полу.
— Он и вправду ничего не скажет, — с раздражением сказал Бюсси, — эти чертовы саксы упрямы, как ослы. Пожалуй, лучше сразу повесить его, чтобы другим неповадно было.
Сэм застонал и попытался встать.
— Я сам повешу тебя, слышишь, ты, падаль? — мессир Ангерран сгреб слугу за порванный ворот грязной рубахи, — повешу, если не скажешь мне все!
— Воля ваша, — прохрипел в ответ Сэм.
Бюсси в бешенстве отшвырнул его на пол.
Агнесса осторожно подошла к лежащему без движения Сэму.
— Скажи мне, пройдоха, — тихо спросила она, — сколько Гисборн заплатил тебе?
Слуга повернул к ней окровавленное лицо.
— Бог мне свидетель, госпожа, — с трудом шевеля разбитыми губами, заговорил он, — я вас не предавал. Гисборн тут не при делах. А где я был — мое дело, скажу только, что вам от того никакого вреда не будет.
— Ты с этими разбойниками связался, так? — тут же вмешался Бюсси, — и говоришь, что не предавал?
Сэм медленно повернулся к нему:
— Где тебе понять, норманн… я родом-то из Локсли!
Бюсси и Агнесса переглянулись.
— У Робин Гуда здесь есть свой человек и ты ходил к нему? — спросила баронесса.
Сэм молчал.
— Хорошо, это не мое дело, — продолжала Агнесса, — но скажи, тебя никто не видел?
Слуга с сомнением покачал головой:
— Вроде Гисборн заметил на базаре, только я быстро смылся!
— Ч-черти б меня взяли! — прошипел Бюсси, — если он что-то заподозрит…
— Это Гай-лесничий-то? — с презрением отозвался Сэм,— ничего он не заподозрит, он больше миледи высматривал.
За это содержательное замечание Сэм тут же получил от Бюсси еще одну зуботычину.
— Хватит, мессир Ангерран! — остановила его Агнесса — на нем и так живого места нет!
— Что будем с ним делать? — Бюсси кивнул на сжавшегося на полу слугу.
— Посадите пока под замок, я пришлю к нему Ипатия, а потом решим, — Агнесса и правда не знала, что теперь делать. Держать в доме сообщника Робин Гуда — это уж слишком! Но и отпустить нельзя, так пусть пока посидит.
Этим вечером Назир, наконец, пришел в себя. Жар стал спадать еще утром, и Ипатий удовлетворенно хмыкнул, когда во время перевязки осматривал рану. Уже отзвонили к вечерней, и Агнесса поправляла на раненом покрывало, как почувствовала на себе его пристальный взгляд. Сарацин настороженно осматривался кругом, пытаясь понять, куда он попал.
— Машалла! Не тревожьтесь, сеид Назир, — как можно мягче сказала она,— вы среди друзей.
Раненый попытался привстать, но силы изменили ему, он прикрыл глаза и только прошептал:
— Пить!
Агнесса быстро поднесла к его губам кружку с целебным отваром, приготовленным Ипатием. Больной сделал несколько глотков и бессильно обмяк.
— Ничего, Κύριε έλεος, скоро оживет совсем, — довольно сказал подошедший Ипатий, — а тебе, моя госпожа, отдыхать надо.
— И вправду, миледи, шли бы вы к себе, — поддержала его Гедда, — я тут управлюсь.
Агнесса устало кивнула, но когда она пошла к дверям, Гедда вдруг схватила ее за руку и умоляющим голосом, как человек, решившийся, наконец, высказать давно мучавший его вопрос, проговорила:
— Козочка моя, уж вы сказали бы старой своей Гедде, чего такое затеяли, а?
— О чем ты, няня? — ласково ответила Агнесса, изо всех сил стараясь изобразить непонимание.
— Ох, да я ведь вижу, — встревожено продолжала Гедда, — неспроста все это: чего мы в Ноттингеме сидим? Зачем к мессиру Гуго отправились? Что вы опять задумали? Я и вперед говорила, и теперь скажу — держитесь вы подальше от этих де Рено, дурная у них кровь! Не зря говорят, что дед ихний душу дьяволу продал, и с тех пор всех, кто с ними свяжется, беда ждет. Богом прошу, миледи, вернемся домой!
— Опять ты придумываешь,— Агнесса с улыбкой погладила служанку по плечу. Но старая няня с сомнением покачала головой и промолчала.
Впервые за несколько дней баронесса поднялась в свою опочивальню. Это была самая роскошная комната в доме, на убранство которой хозяйка не поскупилась. Вся мебель — стол, несколько кресел, лавки, кровать и даже стрельчатые арки, поддерживающие потолок, была щедро украшена затейливой резьбой. Стены были увешаны шпалерами, коврами и драпировками из дорогих восточных тканей, на креслах лежали подушки, стол покрывала длинная камчатая скатерть. У стен громоздились сундуки, от огромных, почти неподъемных, до небольших ларцов. На отдельной полке стояло еще одно богатство баронессы — несколько книг в тяжелых кожаных переплетах. В камине гудело пламя, самое время прилечь и спокойно отдохнуть, но лицо Агнессы выражало тревогу и боль.
Она и сама не могла понять, что так ее гнетет. Неужели слова старой няни? Ну уж нет, Робер получит по заслугам, ничто и никто не помещает ей в этом — она и так слишком долго ждала! Но почему же так тяжело на душе именно сейчас, когда она так близка к своей цели? «Он больше миледи высматривал…» — прозвучал в ее ушах голос слуги, и Агнесса поняла, что так ее мучит. Гисборн! Не сможет она поступить с ним так, как когда-то поступили с ней самой, не сможет поманить сладкой надеждой, а потом бросить, точно ненужную ветошь. А ведь она всего лишь хотела подобраться к де Рено поближе.
— Не распускай нюни, Агнесс, — строго приказала она себе, — нечего его жалеть!
— Но твои счеты с Робером его не касаются, — тут же возразил какой-то другой внутренний голос, — незачем было его втягивать.
— А если я ошибаюсь? — подумала Агнесса, — с чего я вдруг решила, что что-то для него значу?
Но тут же вспомнила его страстные, сбивчивые слова: «Позвольте мне быть Вашим верным … вечным…», его взгляд — нет, сомнений не было.
Агнесса подошла к стене, на которой висело распятие и преклонила колени:
— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.***
Она перекрестилась, но тяжесть на душе не отступала.
— Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum…***
Привычные слова молитвы не приносили успокоения: «И что же теперь с ним делать? Ни знатности, ни богатства, одна только смазливая личина, — вспомнила она слова Гедды, — вот повеселились бы при дворе, если бы узнали, что гордячка де Вильнев связалась с безвестным рыцарем на жаловании у Ноттингемского шерифа!»
— Panem nostrum quotidianum da nobis hodie; et dimitte nobis debita nostra…
«А какое мне дело до того, что и кто скажет, если я его лю…»
Нет! Агнесса похолодела и испуганно замолчала. Нет, нет!! Она ведь поклялась, что больше никогда не допустит любовь в свое сердце, поклялась в ту страшную ночь, когда ее жизнь висела на волоске.
…et ne nos inducas in tentationem; sed libera nos a malo, — вновь горячо зашептала Агнесса, — аmen.
Все эти годы она твердо исполняла свою клятву — была верной и преданной женой, но видит Бог, разве любила она мужа по-настоящему? А после его смерти разве не тщетно добивались ее благосклонности сеньоры куда знатнее, и богаче, и красивее, чем этот горячий мальчишка? Так почему теперь при одном его взгляде она чувствует, что летит в какую-то бездонную пропасть? Чем он ее околдовал?
— Sub tuum praesidium confugimus, sancta Dei Genetrix: nostras deprecationes ne despicias in necessitatibu — в отчаянии взмолилась Агнесса, — sed a periculis cunctis libera nos semper, Virgo gloriosa et benedicta, — лихорадочно шептала она, — Domina nostra, mediatrix nostra, advocata nostra; tuo Filio nos reconsilia, tuo Filio nos commenda…***
И, не закончив молитвы, уронила голову на скрещенные руки. Если бы она могла заплакать!
Спустя десять дней, едва только раннее солнце показалось над кромкой леса, из ворот дома де Вильнев выехали четыре всадника. Возможно, утренний туман был причиной того, что все четверо были с головы до ног укутаны в широкие плащи с капюшонами. Быстро миновав спящие ноттингемские улочки, четверка углубилась в Шервудский лес.
Под сенью деревьев всадники скинули, наконец, душные капюшоны, и теперь их можно было узнать: впереди ехал Сликер, за ним, все еще нетвердо держась в седле, следовал Назир, а замыкали маленький отряд сама баронесса и Бюсси, чье нахмуренное лицо было чернее тучи. Госпожа поступает неосмотрительно, доверяя шервудским бандитам, одному богу известно, куда их заведет этот негодяй Сэм! Зря она не дала ему повесить этого пройдоху, а теперь еще и решила оставить его в услужении, видите ли, он может еще пригодиться. Бюсси поморщился, словно от зубной боли. Ничего, он теперь и глаз не спустит с этого молодца, а все-таки лучше бы ему болтаться в петле. И вовсе незачем было сопровождать этого чумазого сарацина в Шервуд, но миледи была непреклонна — она должна убедиться, что с ним по пути ничего не случится.
Лесная дорога пошла под уклон, спускаясь в сырую ложбину, и Назир что-то шепнул Сэму. Тот остановил коня и резко свистнул раз, потом другой. В ответ раздался похожий свист, и на дороге показался сначала Робин Гуд, а затем и вся его шайка.
Великан первым кинулся к Назиру, облапил его своими ручищами, рыча на весь лес: «Наз, дружище!!» Остальные обступили коня, сарацина тут же стащили с седла, и Агнесса не на шутку испугалась, что беднягу затискают до смерти.
Но улыбающийся Назир высвободился из дружеских объятий, подошел с баронессе и склонился в глубоком поклоне:
— Сейида Агнесс, отныне и до смерти — ваш верный слуга.
— Да пошлет вам всевышний долгую жизнь и избавит впредь от бед, сеид Назир, — с улыбкой ответила Агнесса.
— Иншалла, — еще ниже поклонился Назир.
Робин Гуд, с интересом наблюдавший со стороны этот цветистый обмен любезностями, тоже подошел к коню баронессы.
— Вы спасли нашего друга, миледи, я знаю, как сильно вы рисковали, — разбойник покосился на хмурого Бюсси, — и если мы чем-то можем вас отблагодарить…
— Когда-то я дала обет не оказывать в помощи тем, кому могу помочь, — ответила Агнесса,— мне ничего от тебя не нужно.
— Тогда знайте, что в Шервуде вы отныне желанный гость и всегда можете проезжать по лесу без опаски, — Робин отвесил изящный поклон, и Агнесса вновь подумала, что он ничуть не похож на простолюдина.
— А если моими спутниками будут шериф или Гисборн? — с усмешкой спросила она.
Робин оглянулся на своих друзей, стоявших поодаль, точно спрашивая их мнения, и, усмехнувшись в ответ, ответил:
— И в этом случае тоже. Только выбирайте спутников поосмотрительнее.
— Я подумаю. Прощай, разбойник,- и Агнесса развернула коня.
* Гедда от древнесканд. gedda - "щука"
** Slicker - пройдоха, ловкий обманщик
***Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. (лат.)
«Pater noster» («Отче наш», или «Молитва Господня»)
Отче наш, сущий на небесах!
да святится имя Твое...
хлеб наш насущный дай нам на сей день;
и прости нам долги наши...
и не введи нас в искушение,
но избавь нас от лукавого. Аминь.(лат.)
«Sub tuum præsidium» («Под твою защиту»)
Под Твою защиту прибегаем,
Святая Богородица!
Не презри молений наших в скорбях наших,
но от всех опасностей избавляй нас всегда,
Дева преславная и благословенная!
Владычица наша, Защитница наша, Заступница наша!
С Сыном Твоим примири нас.
пятая
О том, что служанка баронессы поправилась, и слуги вновь разгуливают по городу, Гисборну доложили к обеду. Он едва сдержался, чтобы тут же не отправиться с визитом, но вовремя спохватился. Терпение никогда не было его добродетелью, но в этом случае он подождет до завтра. В течение дня Гай несколько раз находил повод проехать мимо ее дома, и убедился, что челядь свободно снует в воротах туда-сюда. Правда, хозяйку он так и не увидел, но ничего, он подождет до завтра!
— Сэр Гай Гисборн! — и Гай, с бьющимся точно в лихорадке сердцем, вошел в зал ее дома. Агнесса уже шла ему навстречу. На баронессе было платье из тяжелого синего шелка, пожалуй, слишком роскошное для простого домашнего ужина, но тут Гисборн увидел, что за столом, кроме верного Бюсси, сидели другие гости. Трое мужчин в белых сюрко с алыми крестами. Тамплиеры. «Видимо те самые, что вчера прибыли в «Путь в Иерусалим»,— подумал он, — чтоб черти припекли их вместе со всем орденом и великим магистром в придачу, быстро же они нашли себе другой приют!»
Агнесса улыбнулась ему учтивой, но холодной улыбкой, пригласила за стол и представила своих гостей:
— Шевалье Жан де Блуа-Сансер! — Гаю чуть поклонился рыцарь лет тридцати. Все в его облике — горделивая манера держаться, тонкая ткань платья, холеная бородка, тщательно расчесанные каштановые кудри и висящий на поясе дорогой дамасский кинжал, говорили о знатности и богатстве. Правильные черты лица чуть портил немного скошенный подбородок, но в остальном его можно было назвать весьма видным мужчиной.
— Мессир Гийом Брентиньяр!
Крепкий угрюмый малый кивнул, не переставая жевать.
— Мессир Фиц фон Вилларс!
Этот был уже в годах, с проседью в рыжеватых волосах, круглолицый, полнокровный, даже тучный, и Гай тут же окрестил его про себя «боровом».
Ужин был в разгаре, слуги меняли яства, не скупясь подливали вино. Гисборна усадили между Брентиньяром и фон Вилларсом. Несмотря на кажущуюся угрюмость, Брентиньяр оказался свойским парнем — они с Гаем быстро нашли общий язык. Гисборн потолковал с ним и понял, что мессир Брентиньяр — бывший наемник, по каким-то своим причинам променявший вольную жизнь на плащ тамплиера.
Он глушил вино в количествах, делавших честь любому рыцарю храма, и, в конце концов, провозгласил излюбленный тост солдат удачи:
— За смерть, войну и за их брата — проклятого наемного солдата!
— Потише, брат Гийом, — тут же испуганно остановил его «боров», — брат Жан не любит подобных выходок.
— Да не боись, брат мой, — беспечно ответил Брентиньяр уже заплетающимся языком, и хлопнул фон Вилларса по плечу, от чего тот чуть не слетел с лавки, — нашему неженке Сансеру сейчас не до меня!
Гай взглянул на шевалье де Блуа-Сансер, и его точно окатило холодной водой. Тамплиер сидел так близко от Агнессы, что почти соприкасался с ней головой, и что-то рассказывал о своих родичах герцогах Бургундских, своем кузене Эде Третьем, об Акре, где скончался его отец… «Ах ты, напыщенный индюк! — в бешенстве подумал Гай, — спорю на что угодно, что половину ты врешь с чужих слов, а вторую половину просто выдумал. И сидишь с ней рядом с таким видом, точно тут тебе самое место!»
Агнессе же речи рыцаря казались весьма по нраву, как и взгляд его горячих карих глаз, который он не сводил с баронессы.
«А кому же самое место рядом с ней? — вдруг услышал Гисборн беспощадный внутренний голос рассудка, — родне герцогов Бургундских или тебе, слуге ноттингемского шерифа?»
Агнесса ласково поглядывала на мессира де Блуа сквозь опущенные густые ресницы, а в это время Тибо, менестрель баронессы, запел:
Боярышник листвой в саду поник,
Где дева с другом ловят каждый миг:
Вот-вот рожка раздастся первый клик.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил. . .
Ах, если б ночь господь навеки дал,
И милый мой меня не покидал,
И страж забыл свой утренний сигнал.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил…
Де Блуа точно нечаянно положил свою руку на руку хозяйки, а она сделала вид, что не замечает вольности красивого шевалье. Певец заливался соловьем:
Продолжим здесь свою игру, дружок,
Покуда с башни не запел рожок:
Ведь расставаться наступает срок.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил. . .
Как сладко с дуновеньем ветерка,
Струящимся сюда издалека,
Впивать дыханье милого дружка.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Красавица прелестна и мила
И нежною любовью расцвела.
Но, бедная, она невесела, —
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Гай с трудом отвел от них взгляд. Брентиньяр уже храпел, навалившись грудью на стол. «Слабоват ты для храмовника, приятель,» — ухмыльнулся, глядя на него, Гисборн и решил: он сейчас вернется в замок и напьется. Напьется так, чтобы ничего не помнить, а завтра ни о чем не думать, кроме как о гудящей головной боли. Может быть, тогда не будет так болеть сердце, в которое точно всадили раскаленный меч.
Люблю на жаворонка взлет
В лучах полуденных глядеть — затянул новую песню Тибо,
Все ввысь и ввысь — и вдруг падет,
Не в силах свой восторг стерпеть.
Ах, как завидую ему,
Когда гляжу под облака!
Как тесно сердцу моему,
Как эта грудь ему узка!
Любовь меня к себе зовет,
Но за мечтами не поспеть.
Я не познал любви щедрот,
Познать и не придется впредь…
Гисборн взглянул на Агнессу — она вышла из-за стола и что-то приказывала стоящей перед ней пожилой служанке. Та с сомнением качала головой, но госпожа сердито сдвинула брови, и прислужница хмуро кивнула. Пора было прощаться, но Гай не мог заставить себя уйти. Господь, пастырь мой, как он мог жить раньше, не видя этого нежного лица! Наконец, он встал и подошел к баронессе. Вежливые слова, холодный взгляд. «Я для нее пустое место,» — с горечью подумал он.
…надежда больше не блеснет,
Да, впрочем, и о чем жалеть!
Ведь Донна холодна, как лед.-
Не может сердце мне согреть…
«А на что ты надеялся?» — ехидно встрял тот же беспощадный голос.
Зачем узнал ее? К чему?
Одно скажу наверняка:
Теперь легко и смерть приму,
Коль так судьба моя тяжка!
Для Донны, знаю, все не в счет,
Сколь к ней любовью ни гореть.
Что ж, значит, время настает
В груди мне чувства запереть!
Холодность Донны перейму,
Лишь поклонюсь я ей слегка.
Пожитки уложу в суму —
И в путь! Дорога далека.
«Все ясно, — твердил себе Гисборн, выходя из зала, — по крайней мере, все теперь ясно!» Отчаяние тяжелой черной волной затопило душу, но вдруг кто-то цепко схватил его за рукав. Перед Гаем стояла та самая пожилая служанка.
— Чего тебе, женщина? - раздраженно спросил он.
— Не торопись, ваша милость, послушай, — быстро оглянувшись по сторонам, пробормотала старуха, — ты, как стемнеет, возвращайся. Только не к воротам, ты к западной стене подойди, тебя там ждать будут…
— Кто?!
— Придешь — узнаешь! — и старая ведьма исчезла в темноте.
— Сэр Гай Гисборн! — услышала Агнесса. Сердце сорвалось и забилось, точно пойманная в силок птица, но внешне ей вполне удалось себя сдержать — она продолжала улыбаться сидящему рядом шевалье де Сансеру, который, как снег на голову, свалился на нее этим вечером.
Что скрывать, она ждала Гисборна, не зря же вчера он весь день сновал мимо ее дома. Но вместо того ей доложили о прибытии трех рыцарей-храмовников. Одного из них, Жана де Блуа-Сансер, второго сына графа де Сансера, Агнесса знала еще в Пуатье несколько лет назад. И вот, пожалуйте, этот красавец, щеголь и ценитель женских прелестей теперь стал тамплиером! «Если он не изменился (а с чего бы ему меняться?) то частенько же придется шевалье Жану каяться в нарушении своих обетов», — подумала она.
Из сопровождавших его двоих братьев один явно был телохранителем — громила с пудовыми кулаками и туповатым квадратным лицом, а второго скорее можно было представить себе за прилавком в лавке менялы, чем в тамплиерской прецептории. Доблестные рыцари следовали в Лидс, и о цели их путешествия де Сансер говорил намеками, таинственно понизив голос. Впрочем, он всегда любил напустить тумана, стараясь придать себе больше веса. Но то, что шевалье Жан привез ей долгожданное письмо от этого старого лиса Луччиано ( а мессере Никколо кому попало свои бумаги не доверял) говорило о многом. «Храмовники ищут связи с ломбардцами, — решила Агнесса, — ордену нужны деньги. Не зря опять пошли слухи о новом крестовом походе».
За ужином баронесса с удовольствием слушала болтовню де Сансера об общих знакомых, жадно расспрашивала о новостях — она так давно не получала никаких известий с континента, но все её оживление вмиг прошло, стоило только услышать:
— Сэр Гай Гисборн!
И Агнесса решила: сегодня она даст ему понять, что между ними ничего нет и быть не может, и появление красавца тамплиера пришлось весьма кстати. «Это для его же пользы, — отчаянно пронеслось у нее в голове, — лучше Гисборну не вязаться в мои дела!»
Усадив нового гостя за стол, она изо всех сил начала кокетничать с мессиром Жаном, а он, почувствовав одобрение хозяйки, из кожи лез, стараясь ее очаровать.
Краем глаза Агнесса не переставая следила за Гисборном: вот он дружески хлопнул по плечу этого громилу Брентиньяра, вот они лихо осушили по доброму кубку вина; …о, конечно, мессир Жан, я была так огорчена известием о кончине вашей дражайшей тетушки, ее величества Адель Шампанской, французской королевы..; улыбайся, Агнесс, он смотрит на тебя! Так, еще нежнее, еще один призывный взгляд на этого болвана тамплиера, хоть бы ему провалиться!
Агнесса на миг перехватила взгляд Гая и испугалась — столько в этом взгляде было тоски и боли! Разве этого она добивалась? И чего же добилась — того, что ее собственное сердце точно сжимает ледяная рука? Где все ее благие намерения? «Какое мрачное у него стало лицо… Если он сейчас уйдет, я никогда себе не прощу, — лихорадочно подумала она, — я.. я люблю его!»
Жаркая волна захлестнула грудь Агнессы, и она встала из-за стола:
— Простите, мессир Жан, хозяйственные хлопоты…
И, не обращая больше внимания на обескураженного де Сансера, она отошла в строну и крикнула:
— Гедда!
Подошедшая служанка сразу учуяла неладное:
— Чего это вы раскраснелись так, моя козочка? И дрожите вся? Уж не лихорадку ли подхватили? Говорила ведь, нечего вечером у окон сидеть…
— Перестань, — нетерпеливо перебила ее Агнесса, — слушай, когда сэр Гай будет уходить, потихоньку останови его и скажи… скажи, чтобы когда стемнеет, он пришел к западной стене.. поняла?
В её спальне была потайная лестница, выходившая на глухую западную стену дома. Прежний владелец устроил ее на случай возможных непредвиденных обстоятельств.
— Чего это вы еще придумали! — взвилась было Гедда но натолкнувшись на стальной взгляд хозяйки тут же осеклась и только покачала головой.
— Иди! — не терпящим возражений тоном отпустила она служанку и посмотрела на своих гостей.
Гисборн быстро отвел от нее взгляд и хмуро хлебнул вино, Брентиньяра уже сморил пьяный сон, да и осовелый фон Вилларс клевал носом, и только де Сансер был вполне бодр и не сводил с нее жарких черных глаз. «Ничего, красавчик, у меня есть способ от тебя отделаться!» — подумала Агнесса и позвала:
— Ипатий!
И заговорщицки прошептала подошедшему слуге:
— Господину рыцарю завтра предстоит далекий путь, он должен отдохнуть и выспаться. Ты меня понял?
Иппатий кивнул и, прихрамывая, пошел к виночерпию Жозефу, а Агнесса улыбнулась мессиру Жану — от сонного порошка Ипатия ты, мой милый, захрапишь так, что дай Бог тебя к обеду добудиться!
Гисборн подошел прощаться, и Агнессе удалось выдержать холодный учтивый тон, каким знатная баронесса и должна говорить с ничтожным вассалом. Она видела, с каким отчаянным выражением лица он кинулся к выходу, как к нему подошла Гедда… Все, теперь отвернись, Агнесс, не смей смотреть в его сторону! Виночерпий как раз подливает вино шевалье Жану, выпей за здоровье своего гостя, теперь уже поздно что-то менять!
— Я надеюсь, мессир Бюсси, вы проследите, чтобы нашим гостям никто не мешал отдохнуть, сказала Агнесса, глядя на то, как слуги, пыхтя, вытаскивают из-за стола крепко уснувшего де Сансера. Двое других, чертыхаясь, пытались уложить Брентиньяра, который размахивал во сне руками и бормотал проклятия, и лишь толстяк фон Вилларс уже мирно храпел под лавкой. Оставив их на попечение Бюсси, Агнесса быстро поднялась к себе в спальню. Гедда вошла следом. Старая няня молчала, но это молчание было красноречивее любых слов.
— Что, опять скажешь — ни знатности, ни богатства? — упрямо посмотрев на служанку, спросила Агнесса.
— Скажу, как же Вы на вашу матушку похожи, на мою бедную госпожу Уолшелину! — вдруг ответила Гедда, — - В вашем роду у всех женщин такие неистовые сердца — дочери Фрейи! Если что решили, хоть небо на землю упади, а вы по-своему сделаете. Где ж тут вам втолкуешь… Давайте расшнуроваться помогу. Или пойти свечей принести, темень такая?
— Не надо, иди… — от слов служанки у Агнессы сжалось горло, — уходи!
Гедда покорно вышла. Дочери Фрейи… Когда она была маленькой, Гедда часто рассказывала ей легенду о том, как один из ее далеких предков добился любви Герсими, дочери прекрасной богини Фрейи, оттого-то все женщины их рода и славятся своей красотой. Агнессе это очень льстило, и она не понимала, почему няня грустно вздыхает, когда рассказывает эту сказку. Гедда объяснила ей это, когда она повзрослела — не смотря на красоту, Фрейя так и не обрела счастья, потеряв возлюбленного, которого вечно оплакивала своими золотыми слезами.
Агнесса взглянула в небольшое зеркало — в гладком полированном металле отразилось белое, как мел, лицо, широко открытые перепуганные глаза. «Да что это со мной? Схожу с ума, как девчонка! — подумала она. — А если он не придет?»
Она прижала руки к лицу. Щеки горели, точно в огне, а пальцы были ледяными. Нужно бы согреть их у камина, но едва Агнесса поднесла ладони к затухающему огню, как услышала тяжелые шаги на потайной лестнице, и у нее перехватило дыхание. Шаги приблизились к ее опочивальне, замерли, и висящая на стене шпалера резко отлетела в сторону, пропуская входящего в комнату человека.
Темные ноттингемские улицы были пусты, лишь в харчевне на окраине слышался пьяный смех, ругань и женский визг. В сумраке короткой летней ночи был ясно виден свет факела, что горел у задней стены дома баронессы. Старая служанка не обманула — Гисборна действительно ждали.
Увидев подъезжающего рыцаря, с земли вскочил задремавший слуга. Низко поклонившись, он, не говоря ни слова, подошел к неприметной двери в толще стены, бесшумно приоткрыл ее и вставил в кольцо горящий факел, который осветил узкую, резко уходящую вверх лестницу.
Гай спешился, и слуга ловко подхватил брошенный им повод. Гисборн помедлил одно мгновение и решительно шагнул вперед. Слуга также бесшумно закрыл за ним дверь. Лестница была крутая, но короткая, и Гай быстро увидел выход, который был занавешен то ли ковром, то ли шпалерой. Он остановился и прислушался, но снаружи не доносилось ни звука.
«Какого черта!» — раздраженно подумал Гай, резко откинул занавесь и вошел. Он оказался в большой комнате, освещенной лишь затухающим огнем камина. Разбросанные на полу болотные ирисы источали сладкий, чуть приторный аромат, в полутьме была видна пышная кровать под богатым пологом, казалось, что комната была пуста, но тут Гисборн почувствовал на себе чей-то взгляд.
Он быстро обернулся и увидел у камина Агнессу. Она протянула к нему руки, и Гай бросился к той, что отныне стала радостью и болью его жизни. И когда его губы слились с ее губами в поцелуе, весь остальной мир для этих двоих перестал существовать.
дальше
Несколько дней спустя
— А-а, чтоб тебя,— Скарлет звонко хлопнул себя по шее, прибив очередного комара.
— Тише ты! От тебя шум на весь лес,— шикнул на него Джон.
— Тебе хорошо — у тебя шкура дубленая, не прокусишь,— огрызнулся Уилл,— говорил я тебе, надо было подальше от ручья отойти, тут комарье загрызет!
— Ничего ты мне не говорил!
— Говорил, только ты не слушал. Ты никогда не слушаешь!
Они как обычно беззлобно переругивались, сидя в ветвях огромного дерева на опушке леса и наблюдая за пустынной в этот час дорогой. Солнце медленно клонилось к закату.
Вдруг Джон напрягся:
— Кто-то скачет. Несется как ошпаренный!
Скарлет прищурил свои дальнозоркие глаза:
— А-а, это наша приятельница баронесса. Чего это она одна вздумала разъезжать? Хотя постой-ка, ее кто-то догоняет… Херном клянусь, это Гисборн! — глаза Скарлета тут же загорелись лютой злобой,— Ну, уж сегодня-то ты от меня не уйдешь!
Уилл натянул лук, но Джон схватил его за руку.
— Погоди…
— Брось, Джон, это же Гисборн!
— Посмотри!
Баронесса придержала коня, и теперь оба всадника ехали рядом, направляясь к раскидистому старому дубу, росшему совсем недалеко от того места, где притаились разбойники. В тени дерева Гисборн быстро спешился и подхватил под руки Агнессу, помогая ей спуститься. Она что-то весело сказала, Гай рассмеялся и, прижав ее к себе, поцеловал.
— Ты видел!? — спросил Джон.
Уилл только и смог, что ошарашено кивнуть.
— Нет, ты только погляди, — продолжал Джон, глядя на баронессу и Гисборна, — глазам своим не верю — прилипла к нему, точно смола. Чего такая добрая и пригожая леди нашла в этом олухе?
Гисборн, не отпуская объятий, что-то говорил Агнессе, а она не сводила с него глаз. Потом доверчиво прижалась к его плечу головой, и Гай бережно прикрыл ее полой своего плаща.
— Прям голубки! — Скарлет зло сплюнул.
— Ладно, Уилл, пойдем, — отозвался Малютка Джон, — надо Робину рассказать.
— Точно,— Уилл яростно почесал шею, — да и дело-то к ужину!
Бесшумно, точно тени, они соскользнули с дерева и растаяли в зелени Шервудского леса.
Следующие дни стали серьезным испытанием для слуг баронессы. Раньше Агнесса не особенно входила в хозяйственные мелочи, предоставляя следить за всем Гедде, но теперь ее словно подменили, и ближе к вечеру в доме начиналась такая суета, точно ожидался визит монаршей особы.
Служанкам без устали приходилось натирать мебель восковой мастикой, проветривать и перестилать постели, до блеска начищать подсвечники и посуду и менять скатерти; каждый день слуги отправлялись к болотистым берегам реки и возвращались с охапками ирисов и лютиков, которые потом разбрасывали по полу в зале и в спальне госпожи.
Бедняге Ипатию целыми днями приходилось корпеть над изготовлением всяческих средств для придания белизны коже и блеска волосам. « И что за бес в нее вселился, — удивленно размышлял он, старательно растирая мед с воском и добавляя в смесь сок луковиц белой лилии, — то одно подай, то другое! Вчера пол-лавки снадобий у этого старого мошенника Елеазара скупила, Гедда едва чувств не лишилась, узнав, сколько она потратила, а госпоже хоть бы что!»
Хозяйка сорила деньгами, не считая — с барышом оказались и продавец пряностей, и торговец тканями, и мясник, и ювелир, и поставщик вина.
Но, несмотря на всю эту суматоху, никто из челяди не мог сердиться на свою госпожу — такой радостной была она все эти дни. Глядя на ее сияющее лицо, люди улыбались в ответ и спешили выполнить приказы.
Лишь Гедда, в десятый раз перебирая по приказу Агнессы ее гардероб, могла позволить себе тихонько поворчать:
— Как будто кое-кому есть дело, какое там на Вас платье надето. Я так полагаю, это кое-кому без разницы — он и так счастливый, что щегол весной! Ему бы лучше, если вообще без платья!
Агнесса в ответ беспечно расхохоталась и бросилась обнимать старую няньку.
Счастливый… Раньше Гай и не задумывался — а был ли он когда-нибудь счастлив? Уж не в доме же отчима — родным домом его назвать язык не повернется, или в бытность свою пажом, а потом оруженосцем, впрочем, тогда ему жилось неплохо, а получаемые тычки и затрещины казались просто лаской по сравнению с тем, что доставались ему от старика Гисборна, но назвать это счастливым временем?Или потом, когда он начал служить братьям де Рено?
Но он навсегда то запомнил утро, когда впервые почувствовал себя счастливым по-настоящему — вернувшись от Агнессы и стоя у окна своей спальни, он с наслаждением вдыхал прохладный воздух, напоенный ароматами пробуждающихся полей и леса, и с удивлением думал, что раньше никогда не замечал, как красивы зеленые луга, над которыми стелется утренний туман и какое синее, безоблачно синее сегодня над Ноттингемом небо.
Для ноттингемского гарнизона наступили добрые времена: милорд Гисборн бросил привычку орать по делу и не по делу и чуть что хвататься за кулаки. Солдаты догадывались о причине его ночных отлучек, но предпочитали помалкивать — от добра добра не ищут.
Гисборну же все происходящее иногда казалось волшебным сном, и он с ужасом думал: вдруг сейчас он откроет глаза, и все будет по-прежнему; но в тот же миг ему вспоминались минувшие ночи, неистовые ласки, горячий шепот: «Я так люблю тебя!», и его наполняло чувство обжигающей нежности.
Да что он видел до встречи с Агнесс? Чумазых крестьянок, служанок из замка, от которых вечно воняло кухонным чадом? Трактирных потаскух, изображающих страсть, лишь бы содрать побольше за свои услуги? Сара? При воспоминании о ней он испытывал теперь лишь смешанное со смущением удивление — и что он тогда нашел в этой девчонке? Не дай Боже, Агнесс когда-нибудь узнает о той глупой истории.
Агнесса сводила его с ума, для нее он был готов на все, и однажды ночью, после бурной любовной схватки, вдруг попросил:
— Прикажи мне что-нибудь!
— Что?— не поняла она.
— Прикажи мне что-нибудь сделать для тебя!
Агнесс взглянула в его бесшабашные мальчишеские глаза и поняла, что он и правда выполнит все, что она скажет. И прикажи она достать луну с неба — луна этим вечером не взойдет над Ноттингемом, прикажи она расправиться с шерифом, аббатом… да даже с самим королем — и их жизни не будут стоить ломаного гроша. Какой же он глупый и смешной!
Она порывисто прильнула к нему и вновь почувствовала под своей рукой шрам на спине — след старой раны. Вздрогнув, она умоляюще прошептала:
— Ты должен быть осторожнее! Ради меня, ради нас!
Одна только мысль о том, что с ним может что-нибудь случиться, доводила ее до умопомрачения. Он рискует жизнью каждый день, если бы только она могла его защитить…
И тут она вспомнила! Вскочив с постели под удивленным взглядом Гисборна, она подбежала к стоящему у стены сундуку и достала из него небольшой ларец. Быстро юркнув обратно под расшитое парчовое, подбитое мехом одеяло, она вынула из него тонкую серебряную цепочку, на которой висел овальный диск. На диске была какая-то надпись, кажется на латыни, и изображение женской фигуры.
— Это образ святой Агнессы, — прошептала она и надела цепочку на шею Гаю, — она защитит тебя. Он освящен в Риме, там, где святая похоронена. Не снимай его никогда!
Гисборн в ответ страстно обнял ее. Что за удивительная женщина!
Шериф вернулся неожиданно. Он въехал в ворота замка вместе с аббатом Хьюго, придирчиво глядя по сторонам. Увидев изумленного помощника, де Рено ехидно проронил: «А-а, Гисборн! Я почти что начал скучать без вас»!
«А вот я без тебя — нисколько, вонючий хорек!» — подумал Гай, кланяясь милорду.
Впрочем, настроение у шерифа было вполне благодушное. Вечером за ужином он небрежно выслушал отчет Гая о текущих делах, которые, казалось, не очень-то его интересовали.
Хьюго заявил, что завтра намерен навестить баронессу де Вильнев, и Роберт тут же решил составить ему компанию.
— Говорят, она просто образец добродетели: исцеляет больных, питает сирых и убогих, — сказал шериф со своей мерзкой ухмылочкой, — это такая редкость в наше время!
— Не стоит шутить над этим, братец!— неожиданно вступился аббат,— леди Агнесса — пример истинного благочестия!
— Да будет тебе, Хьюго, — лениво ответил Роберт, отпивая из кубка,— что-то мне с трудом верится в это ее «истинное благочестие»… Надеюсь, завтра она угостит нас приличным вином, не то, что эта кислятина! Гисборн, вы что, вылакали все доброе вино в моем подвале? Ну, не дуйтесь, шучу, шучу…Вы уходите?
— Мне нужно проверить посты, милорд, — ответил Гай, уже давно придумавший подходящий предлог, чтобы сбежать.
— Вот тебе, братец, еще один пример истинного служебного рвения,— насмешливо процедил шериф, — что это случилось с Ноттингемом в мое отсутствие? Похоже, здесь все, кроме меня, стали добрыми христианами.
— Ты богохульствуешь, Роберт!— взвился аббат,— ты всегда был безбожным богохульником!
— Заткнись, святоша!
Не слушая дальнейшую перепалку братьев, Гай торопливо вышел из зала.
читать дальше
Узнав от Гая о возвращении де Рено, Агнесса встревожено взглянула на него:
— Теперь нам придется быть осторожнее?
— Осторожнее? Да плевал я на него! — ответил Гисборн и с досадой саданул кулаком по столу, — плевал, слышишь? Больше я ему не слуга, пусть поищет другого, с меня хватит!
— Ты хочешь уйти от шерифа?
— А что тут такого? Завтра же скажу этой лупоглазой жабе, что ухожу. Найду другое место, или вернусь в мэнор…
Гай осекся, перевел дух и выпалил:
— Если я уйду от него, ты выйдешь за меня? То есть замуж?
Господи, как неуклюже получилось, но он все-таки сказал ей это!
— Ты выйдешь за меня? — он настороженно замер, не сводя с нее глаз.
Агнесса подняла на него взгляд: неужели он сомневается в ее ответе?
— Да! – шепнула она и громче добавила — да, да! — и Гисборн прижал ее к себе.
Он обнимал ее все крепче и шептал: «Обвенчаемся поскорее… завтра же…», но тут тревожное чувство кольнуло сердце Агнессы, и она вернулась с небес на землю — пока ее дело не доведено до конца, об этом придется забыть.
Она мягко отстранилась от своего новоявленного жениха и покачала головой:
— Нет!
— Нет? — переспросил Гай, и при этом у него был такой растерянный и обескураженный вид, что Агнесса тут же обругала себя бессердечной дурой. И почему, собственно, нет? Разве она себе не вольна?
— Обвенчаемся, конечно, обвенчаемся,— торопливо уверила она его, — но пожалуйста, не уходи сейчас от шерифа, подожди всего несколько дней!
«Сегодня же напишу Луччиано обо всем, что узнала, — подумала Агнесса, — Сликер говорил, что у него скоро будут важные новости. Мессере Никколо сообщит обо всем милорду де Бургу, и больше все эти дела меня не касаются.»
Все-таки хорошо, что она не прогнала тогда Сэма — этого парня не зря прозвали пройдохой и без него она вряд ли смогла бы узнать подробности о темных делах ноттитгемского шерифа.
«Нужно лишь подождать несколько дней, может быть, неделю. Только бы за это время Робер ни о чем не догадался, а потом мы уедем и … Как сказал Гай? Плевать на де Рено!»
— Ты что-то скрываешь от меня? — настороженно спросил Гисборн.
— Я все тебе расскажу, только потом, — она откинула с его нахмуренного лба непокорную светлую прядь, — Сейчас я не могу, от этого зависят другие люди…
«В чем таком она замешана?» — с тревогой подумал Гай, но посмотрев в ее лицо понял, что спрашивать об этом сейчас бесполезно.
На следующий день к воротам дома баронессы де Вильнев подъехала блестящая кавалькада: милорд шериф и милорд аббат, в сопровождении сэра Гая Гисборна и нескольких солдат.
Оба знатных лорда, казалось, превзошли самих себя в щегольстве — аббат Хьюго унизал перстнями все пальцы, и, если было бы можно, охотно напялил на каждый палец и по два кольца; поверх бархатной сутаны сияло изукрашенное камнями золотое распятие и, на взгляд Гисборна, смиренный служитель Божий более всего походил на разряженный майский шест.
Шериф не уступал брату — его роскошный парчовый наряд украшало золотое шитье, свежевыбритое лицо так и светилось важностью и самодовольством, и даже конь милорда щеголял посеребренной упряжью и шелковой уздечкой с вплетенными золотыми нитями.
Но, увидев идущую навстречу хозяйку дома, братья де Рено, как по команде, разинули рты — были ли виной тому средства Иппатия или что иное, только баронесса была сегодня ослепительно хороша. «Уставились, точно два сыча», — с усмешкой подумал Гай.
Агнесса безупречно исполняла роль любезной хозяйки, пригласив гостей за богато накрытый стол, ее голос не умолкал, уговаривая отведать блюда, которые несли к столу слуги — прошу вас, милорды, вот рыба в имбирной подливке, или предпочитаете кур в миндальном молоке? А может быть, копченого свиного окорока? Да, сегодня мои повара постарались.
Вина подавались отменные, и шериф не замедлил отдать им должное. Разгоряченные вином и приятной беседой, оба гостя наперебой стремились завладеть вниманием очаровательной хозяйки, а Гай для отвода глаз хмуро пялился на служанок. Проследив за его взглядом, шериф презрительно бросил сквозь зубы: «Вы неисправимы, Гисборн!», отхлебнул ярко-рубинового арбуазского вина и отвернулся к Агнессе.
Хьюго вдруг обратился к баронессе:
— Могу я попросить Вас спеть что-нибудь для нас? Я так давно не слышал вашего голоса!
«Где это ты его слышал раньше?» — удивленно подумал Гисборн, а Агнесса, мило улыбнувшись, сделала знак Тибо, и менестрель с поклоном протянул ей гитерн.
Она заиграла, и Гай узнал эту старую песню — «Жалоба белой лани», грустная история о молодом охотнике Рено, убившем в лесу лань, не подозревая, что это его заколдованная сестра.
По лесу мать и дочь в вечерний час гуляют.
Мать весело поет, а дочь идет, вздыхает.
Скажи мне, дочь моя, о чем ты все тоскуешь?
Есть горе у меня, о нем никто не знает,— зазвучал нежный голос Агнессы.
Гисборн смотрел на аббата, не веря своим глазам — он знал милорда Хьюго не первый год, но ни разу не видел, что бы тот улыбался. Презрительно ухмылялся — это было, ехидно скалился — да сколько угодно, но сейчас на лице Хьюго была грустная, тихая улыбка — так улыбаются самым дорогим воспоминаниям.
Едва наступит ночь, я ланью белой стану,
И до утра за мной охотятся бароны!
А впереди их всех Рено, мой брат любимый,
Останови его, останови скорее!
Скажи, Рено, сын мой, где все твои борзые?
Борзые все в лесу, бегут за белой ланью!
Зови собак назад, останови охоту,
Помедли до зари, до раннего рассвета!
Гай перевел взгляд на шерифа. Вот кому было не до улыбок — у Роберта был вид человека, которого пытают на медленном огне. Казалось, что каждый куплет незатейливой песни жжет его, точно раскаленным железом. Какого дьявола, что могло так его поразить?
Вот медная труба два раза протрубила,
Пропела третий раз, лань белую поймали
Ей ловчий в грудь кинжал вонзил по рукоятку,
Зарезал он ее для праздничного пира.
Скорее, все сюда! На чудо полюбуйтесь!
Лань с золотой косой и синими глазами!
Вот музыка гремит, волнуются знамена,
Спешат на славный пир веселые бароны.
Но где сестра моя, певунья Маргарита?
Давно я на пиру, Рено, о мой любимый,
— начала последний куплет Агнесса.
На блюде голова, ручьями кровь струится,
А сердце мое псы голодные терзают!
Баронесса взяла последний аккорд, аббат рассыпался в похвалах, шериф же еле выдавил: «Восхитительно…», но было ясно, что ему никак не до восхищения.
«Вот уж не догадывался, что мы такие чувствительные, — удивленно подумал Гай, глядя на побледневшее начальство — что-то тут не так!»
Что-то было не так, он чувствовал это, а своему чутью Роберт де Рено привык доверять.
Казалось, все было в полном порядке: никаких особых происшествий, кроме мелких краж да пьяной поножовщины, и даже зловредные шервудские разбойники как-то притихли, но с самого дня возвращения в Ноттингем его не оставляло сосущее чувство тревоги.
Может быть, виноват был его чертов помощничек, который в последнее время невероятно раздражал шерифа. Если раньше одного его окрика хватало, чтобы этот молодой дуралей вскакивал, как ужаленный, то теперь, услышав обычное «Ги-и-сбо-о-рн!», он даже не повернулся. И только после того, как де Рено едва не в лицо ему заорал: «Гисборн, ты что, оглох?», удивленно вскинул белесые брови: «Вы что-то сказали, милорд?» На всякий случай, шериф не отпускал его от себя ни на шаг, и с удовольствием наблюдал, как с каждым днем мрачнеет его смазливая физиономия.
Через несколько дней де Рено окончательно управился с делами и решил отдохнуть в свое удовольствие, выехав на соколиную охоту.
«Не возражайте, Гисборн, завтра Вы едите со мной,» — заявил он, удовлетворенно глядя на злого, как черт, Гая.
Но погода начала портиться, утром поднялся ветер, пошел дождь, и охоту пришлось отменить. С досады шериф перебрал за обедом с вином и отправился спать задолго до вечера. Проспал он, впрочем, недолго и проснулся в отвратительном настроении.
Но если Господь и создал для чего-то таких идиотов, как Гисборн, то именно для того, чтобы было на ком сорвать злость! Спустившись в зал замка, Роберт велел подать вина и немедленно позвать сэра Гая. Слуги засуетились, но толку не было — Гисборна нигде не могли найти.
Слушая испуганное бормотание челяди, что, мол, милорд вот только-только был здесь, а где он сейчас они не знают, де Рено начал терять терпение.
— Позовите капитана стражи! — рявкнул шериф, и когда тот явился, налетел на него:
— Ты знаешь, где сейчас твой начальник?
Капитан отрицательно помотал головой:
— Не знаю, милорд. Но могу предположить…
— Предположить? — ехидно переспросил шериф, — это не трудно — хлещет эль и лапает девок в ближайшей харчевне, так?
— Нет, милорд!
Что-то в его тоне насторожило шерифа:
— Так где же он?
— Я думаю, там же, где всегда в последнее время … у миледи де Вильнев.
— Что-о-о?!
Де Рено завопил так, что даже привычный ко всему капитан в испуге отшатнулся и пробормотал:
— Об этом весь Ноттингем знает...
Вот как? Весь город знает, и только он, шериф, точно слепой щенок, не имеет представления, где прохлаждается этот… этот..
— Поднимай своих людей! — в бешенстве заорал Роберт на капитана, — быстро!
Ну, Агнесса, если это правда — ты мне еще ответишь!
15 лет назад. Ружмонтье, Нормандия
Дневная жара уже начала спадать, и длинные тени от изгороди и растущих за ней деревьев фруктового сада протянулись поперек пыльного проселка. Вечернюю тишину вдруг нарушил сухой треск, за ним последовали проклятья, произнесенные ломким мальчишеским голосом и веселый смех — нескладный долговязый подросток, свернувший к саду с дороги, задел сложенные у изгороди деревянные жерди и они с шумом рассыпались вокруг, вызвав смех его спутницы, на вид его ровесницы.
— Какой ты растяпа, Гуго, — сквозь смех сказала она.
— Чертовы палки, — рассержено пробормотал Гуго.
Они вошли в сад через маленькую калитку и расположились у старого сарая, к стене которого была прислонена лестница. Девушка опустилась на землю, разложив на коленях охапку принесенных с собой полевых цветов, а ее спутник присел на нижнюю ступеньку.
— Если отец Бенедикт пожалуется сегодня господину барону, что ты удрал, тебя точно высекут, — уже серьезно сказала она.
— Пускай, — безразлично ответил он, — все лучше, чем потерять целый день, зубря латынь с этим старым занудой.
Девушка сплетала между собой цветочные стебли в венок и то и дело прикладывала его к своим русым волосам.
— Но тебе все равно придется ее учить — ты же будешь священником.
Гуго недовольно поморщился.
— У меня еще полно времени, Агнесс. Отец не отправит меня в Руан раньше следующей осени. Смотри-ка, Робер возвращается.
Девушка тут же поднялась с земли и, потеснив Гуго, быстро поднялась на несколько ступенек вверх, не сводя глаз с дороги, по которой ехали несколько всадников. Впереди всех был невысокий, ладный темноволосый юноша лет шестнадцати-семнадцати. Надменный взгляд его карих глаз равнодушно скользнул по стоящим за изгородью подросткам, и он отвернулся. Оживление на лице Агнесс погасло. Проводив всадников взглядом, она спустилась вниз и вновь взялась за цветы.
— Почему ты никогда не ездишь с братом на охоту, Гуго?
— Вот еще! — возмущенно фыркнул тот в ответ — терпеть не могу это дурацкое занятие.
— А я знаю, почему. Ты просто трусишь, боишься, что опять вылетишь из седла.
— Ничего я трушу!
— Трусишь, трусишь! А если нет, попроси Робера в следующий раз взять нас с собой.
Гуго насмешливо взглянул на нее:
— Думаешь, ты самая хитрая, да? Меня-то он возьмет, а тебя и не подумает, он терпеть не может девчонок!
— А как же Мари, дочь мессира де Солиньи? На той неделе она охотилась с господином бароном и Робером.
— А знаешь, что Робер потом сказал про нее?
— Что?
— Что она плаксивая дура, вот что!
По лицу Агнесс скользнула довольная улыбка.
— Хочешь, я тебе расскажу про Робера один секрет? — Гуго наклонился к ней, всем своим видом выражая высшую степень таинственности, — только обещай никому не говорить.
Агнесса с готовностью кивнула.
— Он хочет уехать в Англию. Говорит, что здесь ему ничего не светит, а там он может запросто стать большим вельможей и загрести кучу денег! — торжественно объявил Гуго.
— Робер хочет уехать? — растерянно переспросила Агнесс.
Гуго презрительно скривился:
— Хочет, только никуда он не уедет. Отец ни за что не согласится.
Агнесс отложила так и не сплетенный венок в сторону и поднялась с земли:
— Пойдем. Тебе лучше не сердить сейчас господина барона, опоздав к ужину.
И когда Гуго отвернулся, она украдкой вздохнула.
-
-
02.03.2020 в 09:44-
-
02.03.2020 в 09:46-
-
02.03.2020 в 09:48-
-
02.03.2020 в 13:10-
-
02.03.2020 в 13:16-
-
02.03.2020 в 13:56-
-
03.03.2020 в 09:49-
-
03.03.2020 в 13:26-
-
04.03.2020 в 19:17-
-
04.03.2020 в 19:43-
-
04.03.2020 в 19:54-
-
04.03.2020 в 19:57-
-
06.03.2020 в 19:34