Дневник Эстер де Тальмон

[Silkary45]

Признаюсь сразу - Эстер во многом списана с некой советской шестиклассницы, с замиранием сердца смотревшей один английский сериал...




Мне не нравится Ноттингем. Здесь скучно, и мне совсем не с кем играть. Папа все время занят, а Самуил говорит, что ему со мной неинтересно. Конечно, ведь он уже изучает священные книги, и все твердят отцу, что за такого послушного сына ему нужно беспрестанно благодарить Бога. А по-моему, мой братец просто воображуля, вот и все.

В Ноттингеме мало наших единоверцев, не то, что в Линкольне. Мы уехали из Линкольна, когда умерла мама, а мне только-только исполнилось одиннадцать. Папа так горевал, что начал болеть, и мар Вейцман сказал, что ему обязательно нужно отвлечься. Вот поэтому мы и уехали. Здесь дела идут хорошо, и хотя папа все еще немного болеет, мар Вейцман говорит, что если вовремя принимать его настойки и не волноваться, то все пройдет, а мар Вейцман лучший лекарь, это все знают.
Саре тоже не нравится Ноттингем, ведь ее жених остался в Линкольне, но она молчит, чтобы не расстраивать папу, и я тоже не говорю, что мне скучно, ну чтобы папа не волновался. У меня здесь теперь совсем нет подруг, после того, как недавно уехала семья Мейер — они решили, что в Ноттингеме становится опасно. И ничего здесь не опасно, Сара говорит, что мы под защитой короля и королевского шерифа, а значит, бояться нечего. Правда, на улицу меня не отпускают.




Да будет благословен Господь, пославший мне такую хорошую сестру! Сара упросила папу, чтобы он отпустил меня погостить к нашим дальним родственникам, что живут там, в саксонской части Ноттингема. На целых три дня! Сара сказала папе, что я так скучаю, что могу заболеть, поэтому мне нужно развлечься. И он согласился, а потом сказал, чтобы Сара осталась там со мной, а то она тоже что-то стала задумчивая, то и дело сидит у окна и смотрит на улицу. Однажды я спросила ее, почему она такая грустная, может, увидела что-то за окном, а она вдруг рассердилась и сказала, чтобы я не подглядывала за ней, а лучше занялась делом. И ничего я не подглядывала. Но Сара все равно самая добрая, даже если иногда сердится.




Ну и гадость эти настойки, ни за что не буду больше болеть! Меня уложили в постель, когда мы с Сарой вернулись домой. Отец решил, что у меня лихорадка, потому что я была бледная, и когда он спросил, что со мной, я сказала, что болит голова. Голова и правда немножко болела, но на самом деле... на самом деле у меня заболело сердце. Я не скажу папе, чтобы он не волновался. Потому что у меня оно болит не так, как у него... я даже не знаю, как сказать. Просто мы уже подходили к дому, когда на улице появился тот всадник. Может, он и до этого проезжал по нашей улице, только я раньше не замечала, а сегодня ярко светило солнце, и оно вдруг отразилось в его доспехах, отразилось так, что я зажмурилась. Я стояла почти что у него на пути, и когда он подъехал, то немного наклонился и посмотрел на меня. Господь, Бог наш, Царь вселенной, какие голубые у него глаза! Я никогда не видела никого красивее, он был прекрасен, точно... точно Иосиф! Наверно, он решил, что я дурочка, ведь я стояла, застыв, как Лоттова жена. Хорошо, что сестра оттащила меня с дороги. Он поехал дальше, а я только и смогла прошептать:
— Сара, кто это?
— Помощник шерифа, — ответила она и нахмурилась.
Неужели он ей не понравился?

Вот почему Ада, наша служанка, вечно ябедничает? Я уже совсем выздоровела и просто стояла в дверях, даже из дома не выходила, а она раскричалась и нажаловалась Саре. И сестрица тоже хороша — как давай меня ругать! Ага, ей-то можно сидеть у окна и делать вид, что шьет, почему же мне тогда даже к двери нельзя подойти? Ну ладно, она хотя бы пообещала ничего не говорить папе. Но зато я слышала, как соседка сказала Саре, что помощник шерифа приезжает по средам на рыночную площадь, чтобы следить за сбором пошлины. Его зовут Гиб... Гитс... какие же сложные у них имена... Гизборн. Значит, это он охраняет нас от разбойников, которых так много близ Ноттингема. А завтра как раз среда.




Видно, Бог проклял час моего рождения, если мне так не везет. И что такого страшного, если я чуть-чуть отошла от дома, ведь до рынка совсем недалеко. А все моя противная сестра — надо же было ей увидеть меня на площади. Она потащила меня домой и всю дорогу зудела, точно оса, а когда я спросила ее, что она сама делала на рынке, ведь Ада еще утром купила все, что нужно, разозлилась еще больше и отправила меня на кухню помогать служанке. И вовсе не нарочно я опрокинула тот кувшин с маслом, а если и нарочно, можно подумать, что этот кувшин у нас последний, точно у вдовы сарептской!

Но Сара разверещалась как сойка и пожаловалась папе, а ведь ему нельзя волноваться. Папа видел, что я вот-вот заплачу, и не стал меня ругать, только сказал, что если я исправлюсь и буду вести себя хорошо, то смогу попросить у него, что захочу. Ничего мне не надо, почему они обращаются со мной, точно с младенцем, я ведь уже почти взрослая!

Потом я спряталась в чулане и уже там наревелась вволю. Но плакала я вовсе не из-за этой вредины, моей сестры, а потому, что она так быстро увела меня с рынка, куда как раз приехал помощник шерифа. Все называли его сэр Гай. Какое красивое у него имя — Гай... И сам он красивее всех в Ноттингеме. Да и вообще красивее всех! Я тогда притаилась за углом лавки мясника, где меня никто не замечал, смотрела на него и не могла насмотреться. У меня так разболелась грудь, что я едва могла вздохнуть, а сердце билось сильно-сильно, и я молила Бога, чтобы сэр Гай взглянул на меня хоть раз... Но если бы он и в самом деле посмотрел в мою сторону, я бы, наверное, умерла...

И тут на рынке появилась Сара, ну как назло. Теперь меня ни за что не выпустят из дома, и я не смогу больше его увидеть. Во имя Господа, Бога Израиля, как же мне быть? Господь, Бог наш, Царь вселенной, который освятил нас заповедями Своими, прими вопль наш и услышь наш крик, о ведающий тайное! Сжалься же, Господь, Бог наш, над Израилем, народом твоим, и над Иерусалимом, городом твоим, и над... Ой, ведь папа говорил, что хочет пойти в замок и узнать, когда вернется шериф. Сара спросила его: «Разве шериф в отъезде?» И папа ответил: «Да, он оставил вместо себя этого долговязого солдафона».
Какая же я глупая, что не поняла, про кого он говорил. Значит, если я буду послушной, то смогу попросить, о чем захочу?





Я ненавижу ее, ненавижу! Она все испортила! Всю неделю я была кроткой, как агнец — я помогала Аде, я не отвлекала отца, я не дерзила Саре, и папа сказал, что он очень мной доволен, а я попросила его взять меня в замок. Ой, как он удивился, но ведь он обещал, и в замке, наверное, очень красиво, а я никогда там не была, и он же обещал, папочка, ну пожалуйста!
Он уже готов был согласиться, я это видела, но тут влезла Сара:
— Что за странные у тебя фантазии, Эстер! Тебе нечего там делать, лучше мы завтра пойдем с тобой в ювелирную лавку, и ты выберешь себе хорошенький браслет или серьги, какие пожелаешь.

Да не нужны мне эти побрякушки, пусть сама выпрашивает их у своего толстого, точно пивная бочка, старого жениха!
Я умоляюще посмотрела на папу, но он только ласково погладил меня по голове и сказал:
— Твоя сестра права, Эстер, маленьким девочкам нечего делать в Ноттингемском замке.

Но я уже не маленькая, мне почти двенадцать лет! А моя противная сестрица принарядилась и отправилась в замок вместе с отцом; всегда изображает из себя первую красавицу, будто она — сама царица Савская, а ведь даже ее жених Аарон сказал, что когда я вырасту, то буду красивее, чем она.

Я прождала их целый день, думала, что когда отец вернется, то хотя бы расскажет, как его встретил помощник шерифа, то есть, шериф, а тут опять Сара:
— Бегите, дети, папа очень устал.
Ненавижу ее!





Вот уже два дня прошло с тех пор, как папа ходил в замок. Теперь у него хорошее настроение, и Сара тоже повеселела, все время улыбается и даже что-то напевает себе под нос. Ну и пусть! А я сейчас спряталась на заднем дворе, и сестрица может звать меня, пока ей не надоест, я все равно не откликнусь.

— Девочка!
Передо мной стоял высокий человек, лицо его было скрыто капюшоном, но голос... Голос показался мне знакомым.
— Девочка, ты из этого дома?
Я кивнула, а он сунул мне в руку какую-то бумагу и торопливо пробормотал:
— Передай это Саре де Тальмон, передай прямо сейчас...
И тут же ушел.

Но я узнала его, этот голос я слышала тогда на рыночной площади, это был он, он — сэр Гай! Как сильно колотится сердце, сейчас посмотрю, что он мне дал, вот только переведу дух. Тут что-то написано, но я не умею читать по-английски. Что он ей написал? Не буду я ничего передавать, не буду! Или лучше отдам записку папе, да, так и сделаю, и поглядим, что тогда запоет моя противная сестра.

Я побежала в дом, где отец сидел за книгами, но Сара тут как тут:
— Что это у тебя, Эстер? Покажи! Кто это тебе дал?
Я сказала, что не знаю человека, который это принес, а Сара, прочитав, что там написано, побледнела и сказала папе:
— Я тебя предупреждала.

И потом началась такая суматоха! Я поняла только, что нам надо уходить прямо сейчас и нужно добраться в Линкольн, в дом дяди. Мне страшно, ой как мне страшно, и на улице почему-то кричат, но я не буду плакать, ведь я уже не ребенок. Господь не покинет свой народ ради имени Своего великого, да будет угодно Тебе, Бог отцов наших, возвратить сынов Израиля в жилища их, и спасти нас от всякого врага и от подстерегающего нас в пути, услышь моления наши, ибо Ты Бог, внемлющий молитве и мольбе!

Мы снова живем в Линкольне, прошла уже неделя после свадьбы моей сестры и почти три месяца, как мы бежали из Ноттингема. Сейчас мы в безопасности, и папе гораздо лучше, а ведь нам грозила большая беда, теперь-то я все понимаю. Мы тогда едва-едва успели покинуть город, и когда оказались в лесу, папа и Сара немного успокоились.

Сначала все было хорошо, но потом нам встретился какой-то человек, с виду совсем не страшный, который оказался разбойником. Сара отдала ему кошелек, и он ушел. А папа сказал, что лучше бы шериф занимался своими прямыми обязанностями, вместо того, чтобы притеснять бедных евреев, ведь окрестности города кишат бандитами, как собачья шкура блохами. Мы решили немного отдохнуть, чтобы папе стало легче, но тут услышали конский топот, и на поляну, где мы остановились, выехали всадники. Отец и Сара страшно перепугались, а я не испугалась ничуточки — это был сэр Гай со своими людьми.

Я хотела сказать папе, чтобы он не боялся, ведь это Гизборн всех нас спас, но не успела, сэр Гай уже подъехал к нам:
— Так-так, далеко ли собрался, де Тальмон?
Он был точно Иисус Навин во главе войска!

Папа испуганно прижал к себе меня и Самуила и стал просить отпустить нас, но сэр Гай лишь небрежно махнул рукой в ответ:
— Замолчи, старик, я хочу поговорить с твоей дочерью.
Поговорить со мной?! Неужели правда, ой-ой... Глупая курица, ему нужна была Сара. Сэр Гай отошел с ней в сторону, а мы остались под охраной его людей.

Только охрана больше интересовалась не нами, а содержимым наших дорожных мешков, и папа тихонько шепнул мне:
— Эстер, дитя мое, постарайся узнать, о чем они говорят.
Я подкралась поближе и прислушалась. О Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова, лучше бы ушам моим никогда этого не слышать — он уговаривал мою сестру выйти за него замуж! Господь, Царь вселенной, ты не допустишь этого, ведь она, конечно, согласится, надо быть тупой ослицей, чтобы отказаться... Она отказалась! Ой, что она наговорила ему — все-таки сестра у меня смелая, хоть и круглая дура.

Только сэр Гай даже слушать не стал, а просто посадил Сару на коня и сказал папе:
— Она будет моей.

И они уехали. Папа кинулся за ними, а мы с братом остались одни. Совсем одни в лесу, где полно разбойников и волков. Надо успокоить братишку, он же еще маленький, ему всего восемь лет, а я уже почти взрослая. Мы подождем папу здесь, не бойся!
А если он не вернется? Я ничего не скажу Самуилу, но что нам делать, если папа не придет? Хорошо, что здесь есть какая-то дорога, мы не заблудимся, пойдем по этой дороге, обязательно кого-нибудь встретим и попросим помочь добраться до Линкольна. У нас есть ослик, в мешке остались лепешки и немного денег, значит, мы не умрем от голода. Я посажу брата верхом, он же младший, а сама пойду пешком, и мы обязательно дойдем до дяди...

— Эстер, — я задумалась, а Самуил дергает меня за руку, — Эстер, сюда кто-то идет.
Помилуй нас, Господь, это могут быть солдаты, а могут быть и разбойники, но нам лучше не попадаться на глаза ни тем, ни другим...

...А я-то думала, что истории про веселых стрелков, что живут в Шервудском лесу, это сказки. Ничего не сказки, и хотя один из них был огромный и лохматый, точно Голиаф, зато остальные совсем не страшные. Среди них была даже девушка, такая ласковая, и христианский ребе из тех, кого называют «монах».

А самый главный, Король Шервуда, такой красивый, спросил нас, как мы очутились в лесу, и где наш папа, и кто увез Сару, а потом сказал:
— Мы отправляемся на охоту.
С нами остались только ребе-монах и девушка, а остальные ушли. Я спросила у нее, неужели это тот самый Робин Гуд?
Она улыбнулась и ответила:
— Да, это он, и вам нечего бояться.

Робин Гуд, настоящий Робин Гуд! И тут я вспомнила, что Гай... сэр Гай — его враг, а ведь я только что рассказала, где его найти. Что я наделала, теперь он погибнет, погибнет из-за меня! Пусть Всевышний покарает меня в Судный день, пусть горит огнем место, где ступит нога моя!

Я зарыдала, бросилась к девушке и стала умолять ее не убивать сэра Гая, ведь Саре он не сделал ничего плохого и спас всю нашу семью, а она, видимо, решила, что я обезумела.

Монах тоже очень удивился и спросил:
— Что это стряслось с девочкой, Цветочек? Мне показалось, она боится за Гизборна?
— Ну что ты, Тук, — укоризненно ответила девушка, — она просто испугана и не очень хорошо знает по-английски.

Они ничего не поняли, ничего. Пусть христианский Бог защитит и спасет его, даже если он хочет жениться на Саре! Хотя если они поженятся... я же смогу навещать свою сестру? И кто знает, если она вдруг умрет... сохрани нас от этого Господь, великий в своем милосердии, но такое может случиться, а ему нравятся еврейки, то... Ведь скоро я стану совсем взрослой...

Благословен Господь, избавитель Израиля — вернулся наш папа! Его привел тот огромный разбойник, похожий на Голиафа. Папа сказал, что Гизборна пока не догнали, и я подумала, что может быть, его и не смогут догнать. Но не успели мы успокоиться, как появились солдаты, а с ними важный маленький человек в смешном шлеме. Солдаты нацелили на нас арбалеты, а важный человек сказал, что тоже охотится за Гизборном. Почему они все такие злые?

Человек в смешном шлеме оказался шерифом. Какой странный в Англии король, разве можно назначать шерифом такого глупца, ведь папа сказал ему, что нельзя открывать священную книгу, а он не послушался. Я впервые видела, как сходят с ума — это было совсем не страшно и даже немножко смешно, но солдаты почему-то перепугались, половина из них разбежалась, а с остальными справились подоспевшие разбойники.





Их не зря зовут «веселыми» — пока мы у них гостили, они и правда много шутили и смеялись, и даже человек, который сначала отобрал у Сары кошелек, оказался на самом деле хорошим, учил Самуила стрелять из лука и мне дал попробовать стрельнуть, только у меня ничего не получилось, да еще тетива больно ударила по пальцам. Но самым веселым был тот большой разбойник со странным именем Малютка Джон, он катал моего братишку на плечах и так смешно передразнивал шерифа.

Тогда, на поляне, когда Робин Гуд отпустил пленников по просьбе папы, и шериф подошел к своему коню, Малютка Джон вдруг положил ему на плечо свою лапищу, от чего тот испуганно пригнулся, и пробасил:
— Не хочешь поменять коня, а, шериф? Тебе больше подойдет другая скотина!

Под хохот остальных он легко снял с нашего осла вьюки и перебросил их на спину шерифской лошади, а шерифа подтолкнул к ослу. Маленький шериф только злобно окрысился на радость остальным веселым стрелкам, но ничего не сказал.
— За такого славного скакуна одного будет маловато, — со смехом сказал разбойник, которого мы встретили первым, — надо бы добавить еще!

И он пошел к вороному коню Гизборна. Но только он протянул руку к поводьям... Сэр Гай был безоружен, но его синие глаза полыхнули таким огнем, что разбойник отшатнулся и схватился за меч, а у меня замерло сердце. И смех на поляне сразу затих.
— Уилл, — крикнул Король Шервуда, — Уилл, оставь его!

Долгий миг разбойник и рыцарь сверлили друг друга взглядами, но вот тот, которого назвали Уиллом, что-то буркнул себе под нос, сплюнул и отвел глаза. А сэр Гай презрительно усмехнулся.

Шерифа посадили на осла задом наперед и проводили под свист и улюлюканье всей веселой шайки. Следом ехал Гай... сэр Гай. Теперь никто не смеялся, только Уилл процедил сквозь зубы:
— Не вздумай попасться мне еще раз, Гизборн!

Гай не смотрел вокруг и не видел, каким взглядом его провожала Сара. Как я могла называть своей сестрой эту ядовитую змею, никогда не забуду, что она потребовала его смерти! Я опять стояла почти что у него на пути, и когда он подъехал, то вновь посмотрел на меня.
Но на этот раз я не отвела взгляд. Вы ведь очень влюбчивый, сэр Гай, и вам нравятся еврейки? Ну что ж, запомните меня хорошенько. Я знаю, что мы еще встретимся...