Ноттингем
За мутными зеленоватыми стеклами раздавался унылый шум — дождь, не прекращаясь, лил с самого утра. Небо было укутано тучами, точно темным войлоком, мелкие капли безостановочно секли серые воды Трента и превращали улицы Ноттингема в непролазную жидкую грязь. Агнесса со вздохом отошла от окна. Силы небесные, какая мука ждать! Время едва-едва тянется, точно неуклюжая повозка по разбитой дороге.
читать дальше
Прошло уже два дня, как уехал Сэм. Все-таки не зря его кличут пройдохой! Луччиано говорил, что бедняга Браззи доверял в Ноттингеме только одному человеку, какому-то брату Роджеру и именно ему он передал на хранение свои документы. Все ее попытки разыскать этого Роджера были безуспешны, а этому мошеннику Сэму, похоже, все-таки удалось его найти. Но пока он не вернулся, и ей остается одно — ждать.
Она присела к пяльцам, но из-за пасмурной погоды за окном рано стемнело, глаза быстро устали, нитки путались, и, больно уколов палец, баронесса с досадой воткнула иглу в ткань.
За дверью послышался какой-то шум, и Агнесса крикнула:
— Эй, кто там есть, Бесс, Мэг! Принесите-ка еще свечей!
Она прислушалась, но вместо легких шагов молоденькой прислужницы Бесс или кряхтения старой Гедды (в дождливую погоду она часто жаловалась на ломоту в ногах), на лестнице раздался чей-то топот, дверь распахнулась, и перед хозяйкой предстал промокший до нитки Сликер. Увидев его довольную физиономию, Агнесса с облегчением перевела дух, но тут же напустила на себя приличествующий строгий вид.
— Где тебя носило столько времени? — рассержено спросила она входящего в комнату слугу.
— Так ведь дорога до Торнтонского аббатства неблизкая будет, — ничуть не смутившись, ответил Сэм, — все печенки себе отбил, пока добрался, а тут еще дождь, будь он неладен…
— Да какое мне дело до твоих печенок! — уже всерьез возмутилась Агнесса, — скажи, ты привез?
Сликер усмехнулся, достал из-за пазухи небольшой кожаный мешок, в каких писцы обычно держат свои принадлежности, и протянул его госпоже. Нетерпеливо распутав тесемки, она достала из мешка свернутый в трубку пергамент, на шнурке которого болталась печать, развернула и торопливо пробежала его глазами; затем последовал второй свиток и сложенный пополам бумажный лист, которые хозяйка изучила уже внимательнее, и на ее лице появилось едва сдерживаемое выражение торжества.
Сколько бы ты не осторожничал, Робер, но, наконец, попался! Вот твое разрешение некоему Якову из Дувра проводить размен монеты в Ноттингеме, а также указание не чинить ему препятствий в торговле. Неужели ты надеялся, Робер, что никто не узнает, что этот Яков и мессере Джакомо Браззи — одно и то же лицо? Интересно, во сколько обошлось ему такое разрешение? А как же королевский указ, запрещающий иностранным купцам торговать и вести обмен монеты везде, кроме как в портовых городах?
А вот твоя расписка в получении от того же Якова денег под залог земли, да и сама закладная с твоей печатью, все как полагается. Только земли, под залог которых ты получил денежки, принадлежат королю! Если бы мессере Браззи не задохнулся во время пожара в своем доме, то мог бы как раз сейчас потребовать свой долг. Кстати, очень уж вовремя произошел тот пожар, что-то с трудом верится в подобные совпадения…И милорд шериф, наверное, надеется, что все документы пропали в огне?
— Как ты отыскал этого брата Роджера? — спросила она слугу.
Сликер лишь ухмыльнулся:
— Да так, нашелся у нас с ним один общий приятель…
Агнесса вспомнила, что видела в шайке Робин Гуда толстяка-монаха; как же его звали, такое смешное прозвище…Тук, точно, брат Тук. Не этого ли приятеля имел в виду пройдоха?
А Сэм продолжал:
— Тут еще такое дельце, ваша милость. Вот, — он отвязал от своего пояса кошель и положил его на стол под недоуменным взглядом хозяйки, — это кое-кто в Шервуде обронил.
Не вдаваясь в подробности, при каких обстоятельствах этот «кое-кто» «обронил» в Шервудском лесу свой кошелек, Агнесса развязала его и высыпала содержимое на стол. Ничего особенного, несколько серебряных монет и две какие-то непонятные железки.
— Что это?
Сэм взял одну монету, подкинул на ладони и ловко поймал:
— Славный серебряный пенни. Жаль только, что фальшивый, как и остальные. А вот этими самыми штуками, - он кивнул на железки, - похоже их и чеканили. Кошелечек-то по дороге в город брат Госпин обронил, слыхали про такого?
— Брат Госпин? Писец шерифа?
— Он самый. Там в лесу заварушка одна получилась… — Сликер смущенно поскреб пятерней затылок, — Госпин-то этот сбежал, но вот кошелек его остался. Не иначе, как кто-то решил подразбавить королевское серебро, а?
У Агнессы перехватило дыхание. Неужели Робер ввязался в такое опасное дело? Впрочем, это надо еще доказать. Не похоже на осторожного шерифа, но зачем тогда его приближенному везти в Ноттингем фальшивые чеканы для монет?
«Это будет поважнее всех твоих прежних делишек, Робер, — подумала она, — ай да Пройдоха!»
— Ай да Пройдоха, — повторила Агнесса вслух.
Она подошла к одному из сундучков, стоящих у стены, отперла его висящим на поясе ключом, достала несколько монет и протянула Сэму:
— Держи. Они не фальшивые.
Довольный слуга, кланяясь, стал пятиться к выходу. Едва дверь за ним затворилась, Агнесса достала с полки письменный прибор, свернутый в трубку бумажный лист и, присев у стола, начала что-то писать, сосредоточенно нахмурив лоб. Перечитав написанное, она удовлетворенно вздохнула, запечатала письмо и убрала его в кожаный мешок вместе с документами и кошельком, принесенными Сэмом.
Потуже затянув его тесемки, хозяйка крикнула:
— Гедда! Позови мессира Бюсси!
«Больше мне незачем оставаться в Ноттингеме, — подумала Агнесса, чувствуя, как восторженная радость начинает кружить ей голову, — завтра же увижусь с Гаем и скажу ему, что мы можем уехать!»
— Чего это вам мессир Ангерран прям сейчас понадобился? — проворчала входящая Гедда, — опять что задумали? Ох, нет мне с вами покоя…
— И не будет! — весело заявила Агнесса, — начинай собираться, мы уезжаем!
Глядя, как вытянулось от удивления лицо старой служанки, она развеселилась еще больше:
— Чем ты опять недовольна? Сама же ныла «вернемся домой, вернемся домой»!
Но, увидев в дверях Бюсси, Агнесса вновь посерьезнела:
— Мессир Ангерран, это поручение я могу доверить только вам. Как можно скорее отправляйтесь в Лондон к мессиру Никколо Луччиано. Возьмите с собой столько людей, сколько понадобится, а вот это, — она протянула ему мешок, — передадите лично в руки ему и никому более.
Бюсси поклонился:
— Я отправлюсь с рассветом, миледи. Мне должно будет подождать ответа или же прикажете возвращаться незамедлительно?
— Дожидайтесь меня в Лондоне, — Агнесса больше не могла сдерживать ликующей улыбки, — я покидаю Ноттингем!
Если мессир Ангерран и был удивлен, то, как обычно, не показал виду, еще раз учтиво поклонился и вышел. Озабоченная Гедда торопливо последовала за ним, и Агнесса услышала:
— Эй, Мэгги, хватит прохлаждаться! Бесс, бездельница, поди-ка сюда!
Прислушиваясь к поднявшейся в доме суматохе, она взяла стоящий на столе серебряный кувшин, сделанный в виде заморской птицы, и хотела было налить себе вина, но замерла, услышав, как в громкие распоряжения Гедды вопросительно вмешался другой голос. Голос, который она не спутает ни с чьим другим. Агнесса бросилась к двери и столкнулась с входящим Гисборном.
— Гай! — только и смогла выдохнуть она.
— Я не мог прийти вчера, и до этого не мог, — сумбурно начал оправдываться он, прижав ее к себе, — а сегодня из-за этого чертова дождя шериф завалился спать пораньше.
Агнесс, улыбаясь, вытирала дождевые капли с его лица, и готова была благословлять сырую погоду - пусть этот дождь идет хоть до Страшного суда.
— Ты просила подождать, — в его голосе слышалась почти угроза, — сколько же еще мне ждать? Сколько?
Не сводя с него глаз, она покачала головой:
— Не надо больше ждать! Мы можем уехать хоть сейчас, теперь меня ничего не держит в Ноттингеме. И тебя тоже?
— Держит? — переспросил Гисборн, — ненавижу Ноттингем!
« И особенно его окрестности», — добавил он про себя.
Агнесса весело расхохоталась.
— Сначала мы отправимся в Лондон, — она отошла вглубь комнаты, налила вина в два кубка и протянула один Гаю, — а потом…потом мы можем остаться в Херевальде, моем поместье близ Сент-Олбани, а можем и вовсе покинуть Англию и уехать в Гиень…В Вильнев-сюр-Ло… Господи, как часто я его вспоминаю, и как мы будем счастливы, когда…
Агнесса осеклась, и на ее лице появилось тревожное выражение. Если сейчас на лестнице слышались тяжелые шаги и голос Бюсси, значит, что-то случилось. В дверь постучали, и Бюсси, почему-то в доспехах, быстро вошел в опочивальню госпожи. За порогом застыла немым изваянием Гедда.
— Миледи..Милорд…— Бюсси подчеркнуто учтиво поклонился Гисборну, — Миледи, за воротами стоит милорд де Рено и требует впустить его для разговора с Вами, — замолчав на мгновенье, чтобы она оценила всю серьезность следующих слов, он продолжил, — люди шерифа окружили дом.
Однажды Гай уже видел, как застывает от гнева ее лицо, превращаясь в мраморную маску. Так произошло и сейчас, только на этот раз возмущение, сверкнувшее в ее глазах, было приправлено изрядной долей ненависти.
«Я недооценила тебя, Робер, — подумала Агнесса, — Я недооценила тебя … Не знаю, как, но ты узнал о том, что привез мне пройдоха. Что ж, мы еще посмотрим, кто кого!»
И услышала голос Гая:
— Впусти его, Агнесс. Самое время покончить с этим раз и навсегда!
Гисборн не спеша, почти с наслаждением, потянул из ножен меч. Ты сам напросился, де Рено. Понятия не имею, какого дьявола тебе здесь понадобилось, но если начнешь хамить, какое же удовольствие будет выпустить тебе кишки прямо у нее на глазах!
Но леди быстрым движением остановила его руку.
— Пусть шериф войдет, и приведите его сюда, — приказала она Бюсси, — а с его людей глаз не спускать!
Хмуро кивнув, тот отправился выполнять приказание госпожи.
А она быстро повернулась к Гаю:
— Прячься, скорее!
— Что!? — не поверил своим ушам Гисборн и возмущенно уставился на нее, — и не подумаю! Ты что, думаешь, я его боюсь? Или не смогу с ним справиться? Да я его прирежу, как теленка!
— Бога ради, Гай, нет времени спорить!
Между бровями Гисборна залегла упрямая складка, но Агнесса умоляюще добавила: «Прошу, доверься мне!» и потянула его к потайной лестнице. Откинув висящий ковер, она шепнула: «Что бы ты ни услышал — умоляю, ни звука!» Гисборн шагнул в темноту, Агнесс опустила ковер и выпрямилась, скрестив руки на груди. И как раз вовремя — в дверь уже входил лорд Роберт де Рено, шериф Ноттингема.
13 лет назад. Ружмонтье, Нормандия
Тихонько приоткрыв дверь, Агнесса выглянула во двор. Уже почти совсем стемнело, и на западе едва теплилась алая полоска. Никого. Не дай Бог Гедда ее увидит, тогда все пропало, и соврать не удастся — если она и сможет придумать, почему в поздний час вышла из дома, то объяснить, зачем вырядилась в новое шелковое платье, точно не получится. Проскользнув по двору, Агнесс торопливо направилась к саду — они с Робером встречались подальше от чужих глаз.
И пусть Гедда без конца твердит, чтобы она не думала даже смотреть на молодого мессира де Рено, пусть отец хмурится все строже — какое ей дело, ведь они с Робером любят друг друга! Только почему сегодня так тревожно бьется сердце, ведь раньше она ничего не боялась?
Робер уже ждал ее, и Агнесс вновь заметила, что когда он смотрел на нее, в его глазах таяла обычная надменная презрительность.
— Ты вся дрожишь, — удивленно сказал он, прижимая ее руки к своей груди, — вечер теплый, а ты замерзла?
— Нет, — смущенно улыбнулась Агнесса, — просто я … Мне почему-то страшно…
Робер снисходительно усмехнулся и прижал ее к себе:
— Не бойся, глупышка. Отец уехал к де Фувилю, старика де Бертри он взял с собой, а пока хозяина и кастеляна нет, у челяди найдутся дела поинтереснее, чем следить за нами.
— А Гуго?
— Мой милый братец? Он так бесстрашен, что после наступления темноты ни за что не высунет носа из дома.
Робер хмыкнул и презрительно скривился:
— Ему ведь подобает смирение, вот пусть смиренно и не лезет в наши дела. Я думал, два года, что он провел в Руане, хоть немного изменят его, но он так и остался трусливым занудой.
Он насмешливо посмотрел на Агнесс:
— Тебе еще повезло, что Гуго станет попом, а то отец, глядишь, женил его на тебе, и ты бы померла с ним от скуки! Всем же известно…
— Перестань, Робер, - перебила его Агнесса, но он не унимался:
— Всем же известно, что он вздыхает по тебе…
— Перестань!
Агнесса обиженно нахмурилась и отстранилась от него. И почему Робер вечно ее поддразнивает?
— Маленькая злюка! — он вновь обнял ее.
— Когда господин барон вернется? — спросила она.
— От де Фувиля он скоро не возвращается. Филипп, как обычно, начнет хвастать своими бургундскими гончаками, отец в ответ начнет нахваливать свою псарню, и они напьются так, что дай им Бог протрезветь к обеду. Так что не раньше завтрашнего вечера.
Агнесса прерывисто вздохнула и теснее прижалась к Роберу:
— Филипп де Фувиль такой же мерзкий, как его проклятые собаки! Это правда, что его люди грабят путников на руанской дороге?
Робер опять насмешливо прищурился:
— Тебе не нравится де Фувиль? А ведь он пялится на тебя, когда приезжает в Ружмонтье.
— Ты опять? — она возмущенно дернулась, и Робер тут же пошел на попятную:
— Ну-ну, моя птичка, не сердись.
Агнесс лишь улыбнулась — разве может она сердится всерьез? Ведь ее сердце давным-давно принадлежит ему, и сколько слез она пролила тихомолком из-за того, что он не обращал на нее никакого внимания? Не обращал внимания до того самого дня, когда из Руана вернулся Гуго. В честь возвращения среднего сына де Рено закатил пир, гости съехались со всей округи, и господин барон велел мессиру де Бертри попросить дочь спеть для прибывших господ. И когда она пела, то чувствовала, что Робер не сводил с нее глаз, а потом он назначил ей свидание, и теперь они встречаются тайком от всех.
Пожалуй, только Гедда начинает о чем-то догадываться, у няни нюх почище, чем у гончих с баронской псарни. Недаром она уже язык смозолила, напоминая ей, что прошли те времена, когда она ребенком играла с детьми сеньора; Агнесс, хоть и благородной крови, не ровня молодым господам де Рено; молодой девице следует строго блюсти свою честь и негоже, чтобы ее видели с мессиром Робером, наследником господина барона, и тем паче с мессиром Гуго, который вот-вот примет постриг. Святая Агнесса, как будто ей есть дело до Гуго! Он так и остался для нее товарищем детских игр, забавным Гуго-растяпой. Другое дело Робер… Агнесс подняла на него влюбленные глаза. Разве она может сердиться!
За ее спиной вдруг послышался шорох, мелькнула чья-то тень, раздался отчаянный крик: «Отойди от нее!» — и точно какой-то выпущенный из преисподней злой дух оттолкнул от нее Робера и сбил того с ног. Ошеломленная, ничего не понимающая Агнесса услышала звуки борьбы, хрип, сдавленные проклятия и едва разглядела в наступившей темноте, что лежащий на земле Робер пытается справиться с навалившимся на него человеком, а тот, размахивая руками, точно мельница крыльями, остервенело лупит его куда попало.
Закричав, она кинулась к ним, схватила за плечи этого невесть откуда взявшегося демона, пытаясь оттащить его от Робера; демон оглянулся, и Агнесса увидела искаженное злобой лицо Гуго.
— Уйди, Агнесс, — прорычал он, не отпуская брата, но она лишь крепче вцепилась в него, продолжая кричать, что было сил.
Между деревьями замелькал свет, раздался топот ног бегущих людей. Впереди спешивших на шум слуг мчался Верзила Жак, садовый сторож, с факелом в одной руке и дубинкой в другой; кто-то завопил «Воры! Держи их!», но вместо неизвестных воров в неверном свете факелов перед удивленной челядью предстали оба молодых господина в перепачканной, порванной одежде и испуганная дочка мессира кастеляна. Жак, отличавшийся силой, но уж никак не сообразительностью, озадаченно переводил взгляд с мессира Робера, вытирающего полуоторванным рукавом разбитый нос, на мессира Гуго, у которого предательски начал заплывать левый глаз.
— Э-э, прощения просим..., — наконец смущенно выдавил Верзила Жак, — мы думали, в сад кто забрался …
Робер, злобно взглянув на столпившуюся дворню, собрался было что-то сказать, но его опередил другой голос, заставивший всех вздрогнуть и повернуться в сторону дороги:
— Какого еще дьявола тут творится?!
За изгородью стояли несколько всадников. Барон де Рено возвращался домой.
— Я спрашиваю, какого дьявола тут творится? — повторил Гийом де Рено, спешиваясь и нетвердой походкой направляясь в сторону слуг. За ним следовал встревоженный де Бертри. Гийом вырвал из рук Жака факел, и не успевший увернуться челядин получил от хозяина благодарность в виде увесистой затрещины.
— Робер? И Гуго, ты тоже здесь? — барон удивленно разглядывал сыновей,— вы что, повздорили? Какого черта вы опять не поделили?
Он недоуменно обвел всех взглядом своих рачьих, навыкате глаз и тут заметил в тени деревьев еще одну фигуру.
— Та-а-к, — де Рено поднял факел выше и свет упал на перепуганную Агнессу, — значит, вот в чем тут дело…
Бесцеремонно оттолкнув в сторону Гуго, барон медленно направился к девушке, но де Бертри тут же встал между ними, заслонив собою дочь.
— Господин барон, я уверен, что Агнесса здесь не причем, и если…
— Не причем? — взревел барон — не вздумай защищать эту…
Неизвестно, что добавил бы Гийом, но обычно спокойное лицо Жиля де Бертри вспыхнуло гневом так, что он осекся. Дабы не потерять место, де Бертри мог вытерпеть и не такие оскорбления, если они относились к нему. Лично. Но если дело вдруг касалось его драгоценной девочки, то...
Барон прекрасно об этом знал, и старался не преступать черту — не стоило терять хорошего управляющего только ради удовольствия ввернуть крепкое словцо. Вот и сейчас свирепое выражение его лица сменилось на насмешливое, и он снисходительно усмехнулся:
— Ладно… Погорячился. Ты меня знаешь, де Бертри, я человек вспыльчивый, да быстро отхожу… Приглядывай-ка за дочкой построже.
— Уверяю вас, если она виновата, то будет наказана, - голос мессира Жиля звучал ровно, но лицо еще горело гневом. Он повернулся к дочери:
— Пойдем, Агнесса.
Проводив их глазами, барон повернулся к притихшим слугам:
— А вы что застыли, дурачье? Пошли все вон, пока не приказал отодрать вас как следует!
Повторять не понадобилось — челядь тут же кинулась врассыпную.
— Вас тоже касается! — рявкнул де Рено, оборачиваясь к Роберу и Гуго, которые продолжали бросать друг на друга злобные взгляды, — чтоб мне в аду сгореть, и это мои сыновья! Мутузят друг друга на потеху черни, точно два дурачка на ярмарке! Убирайтесь с моих глаз, завтра я с вами по-другому поговорю!
— Ну, погоди, Робер, — прошипел Гуго, с ненавистью глядя на старшего брата.
— Идиот, — отозвался Робер, испепеляя взглядом младшего.
Гийом не сводил с них тяжелого взгляда, и когда сыновья проходили мимо отца, резко остановил Робера и, дохнув винным перегаром, просипел ему в лицо:
— Я не потерплю, чтобы вы искалечили друг друга из-за какой-то вассалки. Покончи с этим, Робер. Разберись сам … Иначе это придется сделать мне!
Ноттингем
В дверь уже входил лорд Роберт де Рено, шериф Ноттингема. Бюсси и Гедда остановились на пороге.
— Убирайтесь, — бросил им шериф.
Ответа не последовало.
— Я сказал, пошли все вон! — заорал де Рено, но две фигуры у входа даже не шелохнулись.
— Уходите, — спокойно сказала Агнесса, и когда слуги удалились, шериф быстро подошел к двери и закрыл задвижку. Потом внимательно обвел комнату взглядом выпуклых, налитых кровью глаз. Горящий ненавистью взгляд остановился на лице Агнессы. Она спокойно выдержала его, и лишь презрительная усмешка искривила ее губы. В комнате стояла тишина, слышался только свистящий хрип де Рено и легкое дыхание баронессы. Шериф не выдержал и отвел глаза первым.
— Чему обязана столь неожиданному визиту милорда… — начала было Агнесса, но ее прервал вопль де Рено:
— Перестань, Агнесс!! Я знаю, он здесь. Где он?! Где Гисборн?
По лицу Агнессы проскользнуло изумление, тотчас сменившееся подозрительностью, а затем презрительным высокомерием. Но Роберт ничего не замечал — не в силах устоять на месте, шериф заметался по комнате, и его плащ развивался за спиной, точно крылья огромного уродливого нетопыря.
— Зубы дьявола, я должен был сразу догадаться! «А этот достойный рыцарь?» — передразнил он Агнессу. — Но разве мог я подумать, что ты готова связаться даже с таким, как он, лишь бы досадить мне! Связаться с этим тупицей, неспособным выполнить ничего, что ему поручено, с этим недоумком, с этим…
— А ну сядь, Робер! — прервал его властный голос баронессы, — сядь и заткнись, я говорю!
«Чтоб мне пропасть, — удивленно подумал Гисборн, замерев в своем укрытии, — похоже, они знакомы ближе, чем я думал …»
Де Рено, тяжело дыша, опустился на деревянное кресло, покрытое камчатой подушкой. Агнесс плеснула в кубок гипокраса и протянула шерифу, но тот поморщился и отвернулся. Пожав плечиком, баронесса пригубила вино сама.
— Досадить тебе? — она усмехнулась — и ты надеешься, что я хочу всего лишь тебе досадить? Ну уж нет, так дешево ты не отделаешься. Если бы я хотела только этого, то чего уж было проще, — она насмешливо фыркнула, — я бы просто женила тебя на себе!
Шериф метнул на Агнессу злобный взгляд, а она продолжала:
— Ты ведь едва не женился на дочери этого борова де Брасси всего за какие-то десять тысяч, а если бы денег было больше, да еще земли в Англии и Гиени? Да-да, мессир Арман хорошо позаботился обо мне перед смертью. Ты наверняка не отказался бы прибрать это к своим рукам. И не беда, что в придачу к деньгам и угодьям достанусь еще и я, — Агнесс поставила кубок с вином на стол, — а я, став леди де Рено, увенчала бы твой благородный лоб такими развесистыми рогами, что им позавидовал любой олень в Шервудском лесу!
Глаза Роберта сверкнули бессильной яростью, а баронесса с издевкой добавила:
— Вот для этого Гисборн мог бы мне пригодиться...
— Где он? — прошипел де Рено.
— Ты что, ослеп? Не видишь, здесь никого нет, — презрительно ответила она.
— Нет? — шериф поднял голову, оскалив зубы и став похожим на готового укусить разъяренного пса, — значит, нет?
Взгляд Роберта скользнул к недопитому второму кубку, оставленному Гаем на столе.
— Но он был здесь? Был? Говори!
— Может и был, — равнодушно откликнулась Агнесса — а тебе-то что? Ты мне, слава Богу, не муж, не брат и не деверь, так что какое тебе дело до того, кто бывает у меня по ночам? И вообще, уже поздно, де Рено, выкладывай, что тебе на самом деле нужно и проваливай. Ни за что не поверю, что ты явился сюда, грозный, точно гнев Господень, только для того, чтобы застать Гисборна в моей постели!
Это оказалось уж слишком. Де Рено в бешенстве вскочил, раздался звон опрокинутой посуды, а Агнесса с искренним изумлением уставилась на Робера и вдруг весело расхохоталась.
— Глазам своим не верю, — произнесла она сквозь смех — Робер, ты что, ревнуешь?
Её смех хлестнул шерифа, точно удар бича. Но надо отдать должное — он умел вовремя взять себя в руки. Роберт вновь присел, и на его лице появилось так хорошо знакомое Гаю ядовитое выражение.
— Ревную? Смотри, как бы ревновать не пришлось тебе, Агнесс, — проговорил он вкрадчивым, почти задушевным тоном, — ведь твой прекрасный рыцарь не способен пропустить ни одной юбки, что из шелка, что из дерюги — он никем не брезгает...
К счастью, шериф не заметил, как после этих слов висящий за его спиной ковер весьма заметно заколыхался.
— Скажи, только честно, — продолжал де Рено — на кой черт этот щенок вообще тебе сдался? Ты ведь для него уже старовата, а?
Ехидный взгляд Роберта натолкнулся на насмешливый взгляд Агнессы:
— Неуже-е-ли-и, — не проговорила, а скорее пропела она, наклонила голову и, глядя шерифу прямо в глаза, нежно добавила:
— А он так не считает…
— У-у, ведьма, — зарычал де Рено.
— Не забывайся, Робер, — тут же осадила его Агнесса — говори, зачем пришел, я и так слишком долго терплю тебя!
— Мне нужен этот изменник Гисборн!
— Изменник? И кому же он изменил, тебе? — удивленно спросила она.
— Не только… — голос де Рено, казалось, сочился ядом — подумай-ка, почему шервудские разбойники всегда выходят сухими из воды? Не потому ли, что в замке у них есть свой человек? И этот человек прекрасно осведомлен обо всех наших планах. Таких людей только двое: я и мой помощник Гисборн. И почему этот висельник Робин Гуд, у которого руки по локоть в крови, всегда отпускает его, вместо того, чтобы разделаться раз и навсегда?
Агнесса посмотрела на него, как на сумасшедшего:
— Ты что, обвиняешь его в сговоре с Робин Гудом? Да ты сам в это не веришь, Робер!
— Главное, чтобы поверили другие.
— У тебя нет доказательств!
— А кому нужны доказательства? Королю будет достаточно подозрения, — злорадно ответил шериф, наслаждаясь замешательством Агнессы, — впрочем, и доказательства появятся. Гисборн у нас всеобщий любимчик, и я легко найду свидетелей, которые подтвердят все, что угодно, лишь бы увидеть его на плахе!
— Значит, вот что ты задумал…— тихо произнесла Агнесса.
А довольный де Рено продолжал:
— Конечно, ты можешь отправиться ко двору и вымолить для него прощение. Король, возможно, снизойдет к твоей просьбе. Правда, способ, каким ты этого добьешься, вряд ли понравится Гисборну… — и шериф расхохотался.
«Сначала ты отправишься гореть в аду!» — пронеслось в голове Гая.
— К королю? Обязательно отправлюсь, — остановил его спокойный голос Агнессы, — но на твоем месте я день и ночь молила бы небеса, чтобы этого не случилось.
Де Рено вопросительно уставился на нее, а она продолжала:
— Подумай, как удивится Его величество, когда узнает о том, что его верный, его неподкупный шериф торгует землями короны как птицей на Гусиной ярмарке? Или ты решил, что если в доме кагорца весьма кстати произошел пожар, то и концы в воду? Бедный мессере Браззи был настолько неосторожен, что связался с тобой, но не настолько глуп, чтобы тебе доверять. Все закладные целы, находятся в надежном месте, и я легко могу их предъявить!
Шериф впился глазами в ее лицо.
— И, кстати, как дорого ему обошлось разрешение на торговлю в Ноттингеме? Уверена, что ты не продешевил, взял никак не меньше тридцати марок. Ведь столько тебе когда-то заплатил за меня де Фувиль? Меньше ты запросить не мог — голос Агнессы зазвенел от ненависти — тридцать сребреников! Цена Иуды не меняется… Я предупреждала тебя — берегись, той наивной девочки, которая была готова на все ради Робера де Рено, давно уже нет. Она умерла, умерла от страха той самой ночью тринадцать лет назад, когда ее схватили люди твоего дружка де Фувиля. Но ты всегда был слишком жаден, Робер, и не способен видеть дальше собственного носа. Или кошелька. А милорд де Бург будет весьма недоволен, когда узнает, насколько вольно ты трактуешь королевские указы!
В комнате наступила зловещая тишина, но шериф не думал сдаваться.
— С милордом Хьюбертом можно договориться, — Роберт изо всех сил старался казаться спокойным, — это обойдется мне недешево, но за хорошую мзду он готов закрыть глаза на многое...
— Вот как? Кто бы мог подумать! — деланно удивилась Агнесса — а рассчитываться с ним ты собираешься монетами собственной чеканки?
«О чем это она?» — недоуменно подумал Гисборн.
Но что бы ни имела в виду Агнесса, этот удар достиг цели — шериф побледнел, и в его глазах мелькнул смертельный ужас.
— У тебя нет доказательств! — затравлено прохрипел он.
— А кому нужны доказательства? Королю будет достаточно подозрения, — насмешливо повторила Агнесса его же слова, — впрочем, и доказательства появятся. Ты сам все выложишь, королевские палачи для этого постараются. А если нет, то я посоветую им расспросить брата Госпина…
— Чего ты хочешь, ведьма!? — почти закричал шериф.
Агнесса метнулась к де Рено, и их взгляды скрестились.
— Даже не вздумай вредить мне и тем, кто мне дорог, слышишь, Робер! — в ее глазах отражался огонь горящего камина и казалось, что они сверкают потусторонним, адским пламенем, — ты хочешь знать, зачем мне нужен Гисборн? Да неужели ты не понимаешь, что я просто люблю его! Люблю! Люблю так, как никто и никогда не любил и не будет любить тебя!
Де Рено молчал, лишь побелели его вцепившиеся в кресло пальцы.
— Убирайся, Робер, — с презрением сказала Агнесса,— и помни: если со мной что-то случится, тебе несдобровать. Убирайся!
Она подошла к двери, открыла задвижку и, распахнув настежь дверь, крикнула в темноту лестницы:
— Бюсси!
Лицо явившегося Бюсси выражало великую тревогу и готовность ко всему.
— Проводите милорда шерифа, — приказала ему Агнесса и добавила — со всей почтительностью.
Бюсси и бровью не повел, только слегка поклонился в сторону де Рено. Шериф молча вышел из комнаты, ни разу не оглянувшись на баронессу. И когда шаги на лестнице, наконец, затихли, она в медленно опустилась в кресло.
— Мой отец был младшим сыном норманнского рыцаря, — обычно мелодичный голос Агнессы звучал глухо, — ты сам знаешь, что это означает. Совсем молодым он отправился в Англию в надежде поправить положение и устроить свою судьбу. И он почти преуспел, встретив девушку, которая могла похвалиться и знатностью, и пригожестью, и манерами, и многим чем еще, только не богатым приданым. Единственная дочь среди трех сыновей саксонского эрла, столь же гордого, сколь и обедневшего. Ее отец считал, что древность их рода и красота дочери сгладят этот маленький недостаток и надеялся на выгодный брак, — она насмешливо скривила губы, — а тут — какой-то чужак-норманн, да еще без гроша за душой.
Но моя мать была из тех, кто умеет настоять на своем. В конце концов дед благословил молодых с одним условием: после свадьбы они должны были уехать. Возможно, он не мог смириться с выбором дочери, а может, опасался за жизнь зятя — его сыновья недолюбливали новоявленного родственника. Жениху было все равно, он согласился бы отправиться и на край света, лишь бы его Уолшелина была с ним.
Вот так и получилось, что Жиль де Бертри вернулся в Нормандию таким же голодранцем, каким уезжал, да еще с молодой женой. В концу концов, ему удалось поступить на службу к барону Гийому де Рено. Что это такое — служить де Рено, тебе объяснять не надо, правда?
Гай невесело усмехнулся. Он сидел в кресле, держа Агнессу на коленях. В потемневшие окна продолжал стучаться дождь.
— Об этой семье ходили дурные слухи, — продолжала она, — никто точно не знал, как первый барон де Рено, дед Робера, добыл себе титул. Вилланы шептались, что он продал душу дьяволу, но больше похоже на правду, что баронство было щедрой платой за предательство, которое помогло тогдашнему нормандскому герцогу Жоффруа схватить его мятежного брата Эли. Правды не знал никто — все де Рено мастера прятать концы в воду.
Моим родителям было не до этих слухов, они были счастливы.., только недолго. Гедда, старая язычница, не зря твердит, что боги завистливы - через год после их свадьбы родилась я, и матушка скончалась от горячки, когда мне не было и недели от роду.
Агнесса обернулась к висящему на стене распятию, привычно осенила себя крестом и продолжала:
— Отец больше никогда не женился. Когда ему пытались кого-то сватать, всегда говорил, что будь вторая жена даже из золота с головы до пят, для его дочери она все равно останется мачехой.
Свое детство я провела в Ружмонтье, ленном владении де Рено. Эта история случилась, когда мне исполнилось шестнадцать. Роберу тогда было девятнадцать, Гуго был младше его на три года, а Эдуару не сравнялось и двенадцати. Братья де Рено были не слишком-то дружны между собой, впрочем, Робер, как наследник и любимец отца, обращал на младших очень мало внимания, не говоря уже обо мне.
Мы с Гуго были ровесниками и росли вместе. И чем старше мы становились, тем яснее было, что ко мне он питает не только братские чувства, — она усмехнулась, — а я не могла ответить ему взаимностью, и дело было вовсе не в том, что барон прочил Гуго по духовной части – для меня на всем белом свете не было другого такого же умного, храброго и прекрасного юноши, как Робер...
Гисборн изумленно уставился на Агнесс — он не ослышался, и она говорит о де Рено? Разрази его гром, да неужели когда-то шериф был «прекрасным юношей», способным внушать иные чувства, кроме искренней ненависти? Он попробовал представить его молодым, но ничего не вышло — воображение нарисовало все того же ехидного лупоглазого недомерка, ну разве что без усов.
Агнесса перехватила недоуменный взгляд Гая и вновь усмехнулась:
— Сейчас в это трудно поверить, правда?
Она перевела взгляд на раскаленные угли в камине, наблюдая за игрой багровых всполохов.
— Робер же не замечал меня, не замечал до тех пор, пока не понял, что я значу для его брата... В этом вся его суть — забрать себе то, что дорого другому. Он никогда не любил меня, просто он не может перенести, когда рядом с ним кто-то счастлив. Если бы я поняла это тогда, но что спрашивать с наивной влюбленной девчонки. Мы с Робером стали тайком встречаться, и я не помнила себя от счастья.
Она замолчала, потом виновато взглянула на Гая и продолжила:
— Гуго обо всем догадался и выследил нас. Однажды, когда мы встретились с Робером, он внезапно накинулся на брата, точно одержимый. Я закричала, сбежались слуги, и все стало известно. Гийом навел порядок быстро: Гуго он отослал в Руан, а Роберу наконец-то позволил отправиться в Англию. Его старший сын давно мечтал уехать за море, но раньше барон и слышать об этом не хотел. Будь на месте старого де Рено кто-то другой, моего отца наверняка бы выгнали вон, но жадность Гийома вошла в тех местах в пословицу, если бы, конечно, кто-то осмелился шутить на его счет — барон был жесток так же, как и алчен. Де Бертри много лет служил ему верой и правдой, найти хорошего управляющего не так легко – и мой отец сохранил свое место, а меня просто заперли под присмотром Гедды.
Впервые отец проявил твердость: я умоляла его разрешить мне увидеться с Робером всего лишь раз, только чтобы попрощаться, но он и слушать не хотел и даже пригрозил, что будет благосклоннее внимать речам мессира де Солиньи — этот вдовец, наш сосед, недавно выдал замуж свою единственную дочь, которая была ненамного старше меня, и несколько раз намекал отцу, что не прочь вновь связать себя брачными узами, а отсутствие у меня приданого его не особо волнует. То, что будущий тесть был моложе будущего зятя на несколько лет, волновало его еще меньше.
«Ты — единственное, что есть у меня в этой жизни, Агнесса, — сказал тогда отец, — и я не переживу, если с тобой случится беда.» Мой дорогой отец... Он опасался не зря.
Она зябко поежилась, точно в камине не рдела жаром целая гора углей, и Гисборн крепче прижал ее к себе.
— За несколько дней до отъезда старшего сына Гийом устроил большую охоту, на которую уехали и отец, и Робер. Нашу верную Гедду тоже куда-то услали, и за мной остался приглядывать один из слуг.
Он-то и передал мне, что мессир Робер тайком вернется и будет ждать меня вечером, чтобы встретиться в последний раз перед разлукой. Только я должна быть осторожна, добавил он, чтобы, не приведи Господи, меня никто не увидел. Конечно, я пошла, и, конечно, осторожность было последнее, о чем я думала.
Когда я прибежала на обычное место наших встреч, Робера еще не было. И, не успела я оглядеться, как сзади меня кто-то схватил. Это было так неожиданно, что сначала я даже не испугалась. Я попыталась вырваться, но тот, кто сжимал мое горло железной хваткой, хорошо знал свое дело и был не один. Меня скрутили в мгновение ока, закинули на коня, и лошади взялись рысью.
Наверное, чувства покинули меня на какое-то время, но вот раздался голос одного из похитителей, показавшийся мне знакомым:
— Теперь можно не спешить, лошадям отдых нужон. В лесу-то нас уже не заметят, а до Генювилля тут рукой подать.
Генювилль, замок барона де Фувиля, приятеля Робера! Про него поговаривали, что он не брезгает разбоем на большой дороге, а его люди держали в страхе всю округу. Мое сердце замерло от ужаса. Но нет, твердила я себе, нельзя терять мужества. Не найдя меня в саду, Робер поднимет тревогу и спасет меня...
— Он спасет меня, он спасет меня, повторила Агнесса, и в ее в голосе смешались отчаяние и презрение, — свет не видел такой набитой дуры!
Она резко отвернулась, шпилька, которой были заколоты ее косы, упала на пол, и волосы русой волной рассыпались по плечам.
«Ох, чтоб меня!» — только и смог подумать Гисборн.
— Это был голос Жана Дюбуа, доезжачего де Фувиля, – продолжала Агнесса, — второй голос был мне незнаком:
— Как думаешь, стоит эта царапучая кошка тех денег, что хозяин отвалил за нее? Тридцать марок серебром!
— Откуда знаешь? — спросил Дюбуа.
— Сам слыхал, как он торговался с молодым де Рено, — ответил второй, — по мне, так ни одна девка не стоит таких денег, как думаешь, а?
— По мне, так тебе лучше заткнуться, — прервал его Жан.
О чем это они? И хотя все было ясно, как белый день, я не могла поверить. Не хотела...
Когда меня привезли в Генювиль, там, как всегда, шел пир горой — де Фувиль хвалился, что с тех пор, как его отняли от материнской груди, еще никому не удалось увидеть его трезвым. Я притворилась, что все еще была без сознания.
— Вас никто не видел? — услышала я голос Филиппа.
— Не сумлевайтесь, хозяин, никто. Все чисто обделали, — ответил Дюбуа.
Де Фувиль наклонился, и в мое лицо дохнуло застарелым перегаром:
— Она живая или нет? Похоже, вы ее угробили, бестолочи!
— Нет, ваша милость, как можно. Дышит.
Филипп выпрямился:
— Развяжите ее, отнесите в башню, да смотрите, поосторожнее. Эту пташку оценили в тридцать марок, обе ваши бараньи башки столько не стоят.
До сих пор мне становится страшно, когда вспоминаю об этой ночи. Я долго лежала не шевелясь, пока не убедилась, что меня оставили одну. Только тогда я решилась открыть глаза. Я оказалась в маленькой комнате без окон, только под самым потолком была крошечная бойница. На стене чадил факел, а дверь... дверь была приоткрыта!
Во мне блеснула безумная надежда — слуги по глупости или забывчивости оставили ее незапертой, и у меня есть возможность спастись. Я бросилась вон, вниз вела узкая лестница, но надежда тут же сменилась горьким разочарованием — за поворотом лестницы передо мной оказалась крепко запертая железная решетка. Снизу доносились пьяные крики, стража веселилась вовсю, не отставая от господ.
Я без сил опустилась на каменные плиты, прижавшись к решетке щекой. Пора было сказать себе правду — помощи ждать неоткуда, никто не поможет тебе, жалкая дурочка Агнесса де Бертри. В Ружмонтье меня, в лучшем случае, хватятся к утру, и разве отец догадается искать меня здесь, в Генювилле? Филиппу ничего не стоит справиться со мной, я буду обесчещена, а значит, моя судьба — стать наложницей де Фувиля. Ну уж нет! Робер, проклятый предатель, все рассчитал верно, не учел только одного — я скорее отправлю свою душу прямиком в адское пламя!
Рука Гая сжалась в кулак.
— Но тут холодный ужас отрезвил меня, — Агнесс не замечала ничего вокруг, — а как, как я смогу это сделать? Я беспомощно огляделась, и увидела, что на лестницу выходит бойница, достаточно широкая для того, чтобы мог протиснуться человек. Святая Агнесса, ты не оставила меня! Рассиживаться было некогда, Филипп мог появиться в любой миг. Я взобралась на подоконник. Ночь была безлунная, мои похитители учли и это, лишь внизу мелькали огоньки факелов. Бойница была высоко от земли, слишком высоко, чтобы попытаться спастись, но вполне достаточно, чтобы разбиться насмерть. Выбора не было.
Но тут я заметила, что ниже есть узкий выступ, опоясывающий башню, и осторожно спустилась на него, прижавшись к стене. Не знаю, на что я надеялась. Просто не могла решиться сделать последний шаг вперед...
Агнесса замолчала. Где найти слова, чтобы рассказать ему о той ночи? В шестнадцать лет так страшно умирать. Осторожный шаг в сторону. Еще один. Каменный выступ зарос скользким мхом. Еще один шаг. Холодно, но нагретые за день камни башни греют спину. Еще чуть-чуть. Где-то внизу плещется вода. Откуда здесь вода?
— Я вспомнила, что с запада Генювилль окружен неглубоким рвом. Но ведь совсем недавно прошли сильные дожди, а значит, ров должен быть полон воды...
Как бешено колотится сердце. Святая Агнесса, если ты спасешь меня, клянусь, что никогда, никогда более не допущу в свое сердце любовь к мужчине! От страха перехватывает дыхание. Ну же!
— ..и я прыгнула.
Агнесса медленно встала, подошла к столу, налила себе вина, но, так и не выпив, поставила кубок обратно.
— Каким чудом я осталась жива, не знаю… Я с трудом выбралась на берег и еле смогла встать. Стража перепилась вместе с господами, и меня никто не заметил. Но куда было идти? Возвращаться в Ружмонтье было слишком опасно, и я вспомнила об аббатстве Жюмьеж на другом берегу Сены. Если бы мне удалось добраться до него, я была бы спасена. Из последних сил я шла всю ночь, и к утру добралась до реки. Осталось всего-то навсего дойти до лодочной переправы, где должны были ожидать паломники.
Я уже слышала звон монастырских колоколов на том берегу, но тут услышала еще кое-что, — Агнесса перевела дыхание, — собачий лай и крики людей. Берег в наших краях лесистый, но в том месте лес отступает от воды, и на холме невдалеке я увидела всадников, в одном из которых узнала Филиппа — мой побег обнаружили, и де Фувиль пустил по следу собак. Они были уже совсем близко, и мне оставалось только одно — попытаться спастись вплавь.
Господи, в руки твои предаю душу мою!
— Возможно, я и сумела бы переплыть реку, если бы Сена не вздулась от недавних ливней. Меня подхватило течением, и, как я не старалась выгрести, волны накрыли меня с головой...
Агнесса подошла к окну и прижалась лбом к холодному свинцовому переплету.
— Очнулась я от того, что солнечные лучи били мне в лицо. Я лежала у кромки воды и едва могла пошевелиться.
Перед глазами плывут какие-то черные и белые пятна. Как кружится голова. Трудно дышать, и в ушах шумит. Чей-то голос, но я не понимаю ни слова... А пятна превращаются в белые кресты на черных плащах. Кто эти всадники? Один из них спешился и наклонился надо мной. Я пробую встать, но боль пронзает тело, свиваясь перед глазами в тугие багровые кольца, и все накрывает спасительная черная пелена беспамятства...
Гай увидел, как задрожали ее плечи и решительно поднялся — все, довольно воспоминаний! Но когда он подошел к Агнесс и, обняв, повернул к себе, в ее глазах не было слез.
— Дождь кончился, — прошептала она и спрятала лицо у него на груди.
дальше
Гедда еще раз придирчиво осмотрела аккуратные стопки простынь, льняных скатертей, наволочек и прочего добра, разложенного на широкой скамье. Потом кивнула служанкам, и те принялись укладывать все в дорожные сундуки.
А Гедда присела, впервые за это суматошное утро, осторожно потирая ноющие колени. Кабы не мазь, которую делает Иппатий, совсем бы ей пропасть, когда начинаются дожди. Его зелье все ж помогает, хоть и сама Эйр-врачевательница не разберет, из чего он там его варганит. Ей сейчас никак нельзя обезножить, за всеми нужен глаз да глаз, а хозяйке (старая служанка снисходительно усмехнулась) понятно, не до того.
И то ладно, что уезжаем из Ноттингема, чтоб ему пусто было, гиблому месту. Эта затея, чтобы сюда приехать, ей сразу не по сердцу была. Хотя зря она город хаит, дело не в нем, а вот чем дальше от этих де Рено, тем оно нам лучше. Ежли бы девочка только ее слушалась, да где там!
Гедда вздохнула — чего уж, никогда ей не удавалось настоять на своем, Агнесс с детства из нее веревки вила. Хоть она, овечка моя, сердцем-то добрая, а ежли кто попросит помочь, так последнее отдать готова, но коли заупрямится — не свернешь. Батюшка-то ее, милорд де Бертри, упокой, Господи, его душу, сроду слова ей поперек не сказал, вот и избаловалась.
Говорила она ему, ох, говорила, да только понимала, почему не было у того сил дочку пристрожить — Агнесс ведь на матушку свою покойную, как две горошины, походила... И когда тем страшным летом в Ружмонтье девочка пропала, он голову совсем потерял.
Да и она сама тогда едва разума от горя не лишилась. Два дня Агнессу по всей округе искали, а потом парень один, пастух монастырский сказал, что видел, как похожая девица в Сене утонула. Милорд Жиль верить-то в это не хотел, до последнего на лучшее надеялся, пока на берегу ее ленту не нашли — у самой воды за корягу зацепилась. Вот тут его и подкосило.
Тело так и не отыскали, знающие люди сразу говорили, что можно и не стараться, уж больно тогда река поднялась. Отслужили мессу по ней, моей бедняжке, а там и недели не прошло, как хозяина не стало — утром за завтраком ни крошки не проглотил, пожаловался, что в груди теснит, а как встал из-за стола, побледнел, губы посинели, да так и рухнул...
— Эй, Мэгги, это кто ж тебе велел полотенца вместе с наволочками укладывать? Где твоя голова, поди одни парни на уме? Вот погоди, возьмусь я за тебя!
...кабы знать им тогда, что козочка-то наша совсем близко была, в Жизоре! Только откуда ж было это знать — Агнесс ведь почти два месяца при смерти была, а когда выздоравливать начала, Гедда уже в Англию вернулась, после смерти милорда Жиля нипочем не захотела у барона Гийома оставаться. Чуяла она, чуяла, что дело нечисто — что Агнесс было у реки делать, да еще так от дома далеко?
Старый хозяин, сэр Гарольд к тому времени совсем плох стал. Когда бедная леди Уолшелина померла, мог бы зятя с внучкой к себе позвать, только он гордый был, как сатана, не хотел чрез себя преступить. Из троих молодых господ, его сыновей, к тому времени только один в живых остался, да и тот где-то в Ирландии воевал, и вестей о нем давно уже не было.
— Господь наказал меня за глупую гордыню, Гедда, — сказал он, когда она вернулась да все ему рассказала, — ни один из моих сыновей не оставил потомства, и все надежды были на дочь моей дочери. И вот я принужден видеть закат нашего славного рода.
Ах, хозяин, хозяин... Жалко его, остался на старости лет один, как перст, да жалью моря не переедешь, веку не изживешь, вот и осталась она в Херевальде.
А потом, когда уже принц Ричард королем стал, приехал к ним в Херевальд какой-то господин и говорит, что хозяйка его, благородная баронесса де Вильнев разыскивает женщину по имени Гедда. Что за де Вильнев такая, она и знать не знала, но отправилась с ним в Олбани, а когда там эту самую баронессу увидела...
Гедда улыбнулась и отерла непрошенную слезу — ох, и радости тогда было! Агнесс ей все рассказала: и как ее слуги де Фувиля, чтоб его всего проказой изъело, умыкнули; и как едва не погибла, когда сбежала; как потом госпитальеры ее едва живую нашли да в свое комнтурство в Жизоре привезли. Благослови их Господь, они голубку мою на ноги подняли! Она, как в себя-то пришла, умоляла поскорее сообщить о ней отцу, отправили было в Ружмонтье человека, наказав ему быть осторожным и зря не болтать, и вернулся посланец со страшным известием — мессир Жиль де Бертри скончался больше месяца назад, а служанка его уехала. Куда ж было деться бедняжке — вот и умолила господ рыцарей ее с собой в Святую землю взять...
— Вы что ж это, бездельницы, думаете, я ничего не вижу? Бесс, ну-ка переложи скатерти как следует!
Не оставил Господь сироту, все к лучшему устроил. Гедда не первый день на свете живет, всяких господ повидала, а только благороднее милорда де Вильнев никого не встречала. Вот уж сеньор был, каких поискать — как глянет, аж душа в пятки, но зря никого не притеснял, упокой, Господь, его душу.
И старому сэру Гарольду тоже счастье улыбнулось — он, когда внучку увидал, как дитя заплакал, потом все от себя отпускать не хотел, души в ней не чаял. Так вскорости у нее на руках и помер, а милорд Арман с Агнессой после того в Гиень отправились, и Гедда с ними, она-то поклялась, что теперь ни на шаг свою козочку не отпустит.
Уж как хорошо они там в баронском замке Гаводан жили! Милорд де Вильнев хоть и в отцы Агнесс годился, был еще мужчина хоть куда, девочка за ним, как за каменной стеной жила. Кто бы там что ни говорил, охотников молодую вдову охаять всегда в достатке (Гедда сердито засопела), Агнесс мужу всем рада была угодить и когда овдовела, от всего сердца горевала, потому и в Англию перебралась.
Только нынче по весне в нее точно бес какой вселился — отправилась ни с того, ни с сего в Ноттингем, и все молчком, а Гедда не слепая, сколько она ей твердила — держитесь вы от де Рено подальше, от них ничего, кроме беды, не дождешься.
Ох, Фрейя-владычица, помоги, пусть и в этот раз все оно к добру будет!
Гедда опасливо покосилась на распятие на стене и на всякий случай скрестила пальцы.
Понятно, сэр Гай этот самый не больно знатен да богат, и болтают тут про него всякое, но Гедда всегда говорила, что сплетням веры нечего давать. Языком молоть любители найдутся, а только видит она — Агнесс-то он всем сердцем любит. А уж девочка и дышать на него не смеет, так дай им, Боже, (на этот раз Гедда истово перекрестилась) счастья да согласия, да уехать бы поскорее, а то на сердце у нее все же неспокойно...
Ну, наконец-то эти девчонки уложились, сколько можно возиться. Мэгги, детка, беги кликни Сэма-пройдоху, пусть повозку подгоняет, грузить пора!
4 сентября 1189 года. Вестминстерское аббатство
Роберт де Рено недовольно поморщился, точно кто-то сунул ему под нос тухлое яйцо — слишком шумно, слишком людно и слишком много женщин! Второй день торжеств в честь коронации принца (хотя теперь уже короля) Ричарда разительно отличался от первого, когда мощь королевства Английского предстала во всем своем блеске.
Вот вчера было на что посмотреть, здесь были едва ли не все аббаты, приоры, графы и бароны Англии. Золото и пурпур, меха и драгоценности, бархат и шелк! Коронационное шествие открывали священнослужители в белых одеяниях, за ними шли аббаты и епископы, а главные бароны королевства несли королевские регалии. Уильям Патрик, граф Солсбери, нес королевский скипетр с голубем на вершине, Уильям Маршал, граф Пемброк — королевскую державу, увенчанную золотым крестом, Дэвид Шотландский, граф Хантингтон, Джон, граф Глостер, и старый граф Роберт Лестер несли три королевских меча. Шесть графов и баронов несли стол с королевскими облачениями, за ними Уильям Мэндвилл, граф Эссекс, нес золотую корону.
Перед алтарем принц Ричард поклялся служить Богу и охранять Церковь, творить праведный суд народу, уничтожать дурные законы и обычаи и охранять добрые. Балдуин, архиепископ Кентерберийский, с молитвами трижды помазал его голову, грудь и руки елеем, и Ричард облачился в королевские одежды. Архиепископ вручил ему меч, а два графа надели золотые шпоры. После этого Ричард снял корону с алтаря, подал архиепископу, и тот возложил ее на голову нового короля Англии.
И согласно старому доброму обычаю, женщины участия коронационных торжествах не принимали.
А сегодня в Вестминстер были допущены и дамы, и люд попроще. Говорят, сюда пытались пробиться даже евреи, дабы преподнести королю дары в честь восшествия на престол. В сущности, не стоит так удивляться (Роберт иронично усмехнулся) — многие из тех, кто толпится сейчас в огромном зале, преследуют ту же цель, что и он. Политика молодого короля весьма проста и более чем практична — хочешь что-то получить? Плати! Говорят, Ричард пошутил: "Я бы и Лондон продал, найдись на него покупатель," хотя кто знает, была ли это только шутка?
В любом случае, благодаря такой политике, теперь он, Роберт де Рено — шериф Ноттингема. Должность обошлась недешево, но уж он-то сумеет вернуть потраченное с лихвой. Ноттингем вполне для этого подходит — богатое графство, не на отшибе у границы, где о тебе никогда не вспомнят, но и не слишком близко к монарху. Все-таки рrope Caesar prope mortem est*, римляне знали, о чем говорили...
Хотя похоже, что король не собирается задерживаться в Англии, и Роберт вполне его понимает. Эта страна годится для того, чтобы набирать солдат и выбивать из нее налоги, а уж никак не для того, чтобы оставаться здесь надолго.
Что ж, сбор налогов теперь его прямая обязанность. Вряд ли с этим возникнут затруднения, ноттингемская чернь хорошо помнит печальную судьбу прежних бунтовщиков, нужно лишь управлять этим скотом твердой рукой. Пожалуй, стоит подыскать помощника, сам он не охотник до подобных занятий, достаточно и того, что придется ежегодно объезжать графство. Конечно, это потребует расходов (де Рено вновь поморщился), но ведь его спокойствие тоже чего-то стоит? Надо посоветоваться с Хьюго, впрочем, времени еще предостаточно, спешить он не будет. Кстати, а где Хьюго?
А, вот он! Новоиспеченный аббат (дорогой братец тоже не терял времени даром) беседует в сторонке с Уильямом де Рено, одним из наших многочисленных кузенов. Когда у тебя три женатых дядюшки и две замужние тетки, и это только по отцу, ты обречен быть окруженным толпой родни. Одно спасение — де Рено не торопятся бурно выражать друг другу родственные чувства, это у нас семейное. Не то, что родственнички дражайшей маменьки, все эти де Лаваль почему-то уверены, что наличие родства само по себе уже повод для радости.
И младший брат Эдвард такой же, не только внешне вылитая мать, но и нравом пошел в материнскую родню. Он сейчас тоже здесь, пробирается сквозь толпу, весьма неучтиво расталкивая встречных. Не иначе как заметил среди гостей Изабеллу де Лейси, эту благочестивую девушку из благородной семьи с высокими моральными принципами.
Роберт презрительно фыркнул — что-либо более тоскливое и представить себе нельзя, а этот недотепа от нее без ума. Впрочем, учитывая размер ее приданого, для Эдварда, младшего сына, леди Изабелла более чем удачная партия. И именно поэтому будь Роберт на месте папаши де Лейси, он гнал бы такого жениха взашей. Но старик из тех романтичных ослов, что верят в «истинную любовь», а значит Эду есть на что надеяться.
О, Боже, только не это — младший брат явно спешит к нему, и сияет, точно деревенский причетник на Пасху. Похоже, придется выслушивать очередную оду красоте и благонравию этой гусыни Изабеллы, ну уж нет, такой пытки он не вынесет!
Старший из братьев де Рено попытался было скрыться в толпе, но было уже поздно – воскликнув: «Роберт, подожди!», Эдвард крепко схватил его за руку.
— Роберт, постой, — повторил он с глупейшей восторженной улыбкой, — знаешь, кого я встретил? Агнессу! Идем же, идем скорей! — брата аж распирало от возбуждения, и он настойчиво потянул его за собой.
«Если этот идиот не успокоится, он оторвет мне рукав», — обреченно подумал Роберт.
— Тебе следует говорить о тетушке Агнессе более почтительно, — ворчливо заметил он, предусмотрительно высвобождая ткань платья из пальцев Эдварда, — странно, что ты вообще ее узнал. Когда она видела тебя в последний раз, ты еще был...
— При чем тут тетушка, — нетерпеливо перебил брат, — я говорю о другой Агнессе, Агнесс де Бертри! Роберт, что с тобой?
«Он обознался, — с ужасом подумал де Рено, — конечно, обознался! Ведь когда случилось то глупое недоразумение (да, именно глупое недоразумение, упрямо повторил про себя Роберт), ни его, ни Хьюго не было в Ружмонтье; Хьюг был в Руане, а Эдварда как раз отправили к графу Вермандуа, и вернулись они только через год.
Отец не счел нужным посвящать их в излишние подробности, сказал только, что старый де Бертри умер, а его дочь уехала. Пока Эд был маленьким, Агнесс вечно нянчилась с ним, не спуская с рук, а он цеплялся за ее юбку, и неудивительно, что сейчас он принял за нее другую!»
— Ты обознался, брат, — уже вслух повторил побледневший Роберт, — этого не может быть.
— Да нет же, это она, — похоже, его не переубедить, — знаешь, она замужем за милордом де Вильнев, — зачастил Эдвард, — он воевал в Палестине...
«Конечно, Палестина! — злобно подумал Роберт, — кроме той дурнушки Изабеллы и крестовых походов его вообще что-нибудь интересует?»
— Идем же, идем, — Эдвард все сильнее тянул брата за собой, — она так рада будет тебя видеть.
— Рада видеть... — эхом повторил Роберт.
«... еще как рада. Надо бы позвать Хьюго, — точно в чаду подумал он, — если Агнесс явилась с того света, это уже по его части... да чтоб мне провалиться, этого не может быть!»
— Миледи! — сияющий Эдвард окликнул стоящую впереди даму, она обернулась, и у Роберта перехватило дыхание — сомнений не было, на него смотрела Агнесса де Бертри, погибшая в Нормандии три года назад.
— Почему ты не хочешь мне верить?! — в голосе де Рено слышалось совсем не свойственное ему отчаяние. Агнесса молчала. Она не произнесла еще ни слова с того момента, когда Роберту наконец-то удалось застать ее в одиночестве у высокого стрельчатого окна.
Да и при их встрече, когда этот дурачок Эдвард торжественно провозгласил:
— Леди Агнесс де Вильнев! — лишь слегка склонила голову перед точно оглушенным Робертом. Он прекрасно понимал, как глупо выглядит, но ничего не мог поделать.
Спас положение неожиданно появившийся Хьюго, и пока аббат рассыпался в любезностях, Роберт счел за лучшее ретироваться, впервые в жизни возблагодарив небеса, а может и преисподнюю, за то, что у него есть средний брат.
Теперь он пытался поговорить с ней наедине (насколько это возможно в переполненном людьми зале), но или кто-то отвлекал его самого (Боже, за какие грехи ты наказал меня таким количеством родни!), или около баронессы торчал ее важный, точно павлин, супруг, или кто-нибудь из этих хлыщей-придворных. Но вот, наконец, он улучил мгновение, когда она осталась одна.
— Агнесс! — окликнул ее Роберт и тут же осекся. Он слишком забылся — ведь перед ним была уже не та малышка с тонкими косичками, похожими на хвостики, из-за которых он дразнил ее «мышиной королевой», а она так забавно злилась; не та хорошенькая девочка, что так наивно не сводила с него взор и краснела, точно шиповник, стоило Роберту взглянуть на нее — нет, эта молодая леди с надменным взглядом прозрачных голубых глаз (Господи, он почти забыл, какие они голубые), ничем не напоминала ту дочку отцовского вассала, и, судя по тому, каким ледяным пламенем сверкнул ее взгляд, их разговор будет не из легких.
Но разговора не получилось. Говорил только он, и даже не говорил, а что-то лепетал, точно провинившийся мальчишка:
— Ты должна понять, у меня не было выхода... Я же пытался тебя спасти, но...
Она молчала.
— Отец не оставил мне выбора.., — в конце концов, этот лепет стал противен ему самому и Роберт почти закричал, — почему ты не хочешь мне верить?!
И, наконец, услышал ее голос:
— Потому, что я ничего не забыла.
* Рrope Caesar prope mortem est (лат) — Близ Цезаря — близ смерти
Далекая весна
Ноттингем
За мутными зеленоватыми стеклами раздавался унылый шум — дождь, не прекращаясь, лил с самого утра. Небо было укутано тучами, точно темным войлоком, мелкие капли безостановочно секли серые воды Трента и превращали улицы Ноттингема в непролазную жидкую грязь. Агнесса со вздохом отошла от окна. Силы небесные, какая мука ждать! Время едва-едва тянется, точно неуклюжая повозка по разбитой дороге.
читать дальше
дальше
За мутными зеленоватыми стеклами раздавался унылый шум — дождь, не прекращаясь, лил с самого утра. Небо было укутано тучами, точно темным войлоком, мелкие капли безостановочно секли серые воды Трента и превращали улицы Ноттингема в непролазную жидкую грязь. Агнесса со вздохом отошла от окна. Силы небесные, какая мука ждать! Время едва-едва тянется, точно неуклюжая повозка по разбитой дороге.
читать дальше
дальше